Черный город
Шрифт:
Нусткорб даже дыхание затаил. Однако, когда неизвестный поравнялся с дубом, бургомистр вышел ему наперерез и преградил путь.
— Добрый вечер, сударь. Остановитесь на минутку.
— Что вам угодно? — удивленно спросил неизвестный.
— А угодно мне вот что: хочу знать, кто вы такой и зачем вы здесь.
С этими словами бургомистр смело положил руку на плечо незнакомца.
— Пошел прочь, нахал! — воскликнул тот и с такой силой] ударил Нусткорба кулаком под самое сердце, что он покачнулся и чуть не потерял сознание.
— Матяш! Бибок! — закричал он. — Скорее сюда!
Бибок
Неизвестный, заметив опасность, отбросил плащ. В этот миг луна осветила его лицо.
— Пал Гёргей! — воскликнул изумленный Нусткорб, и сердце его забилось.
Бибок от страха покрылся холодным потом, руки у него одеревенели, ноги отнялись, он не мог пошевелиться. А Нусткорб от нежданной своей великой удачи вдруг утратил всякую рассудительность.
— Ага, попались! — воскликнул он. — Сдавайтесь! Вы у нас в руках!
— Пока еще нет! — возразил спокойным голосом Гёргей и поднес к губам свисток, висевший у него на шее. Раздался резкий, пронзительный свист.
Нусткорб сразу понял, что это сигнал, и, чтобы не дать вице-губернатору уйти, бросился на него. Гёргей защищался ударами своих могучих кулаков, но удары не достигали цели, потому что сзади на нем повис гайдук Матяш, пытаясь повалить его на землю.
— Живьем его надо доставить в Лёче, живьем! — задыхаясь, кричал Нусткорб, и глаза его от одной этой мысли горели как угли. — Бибок, чего же вы? Помогайте! — призывал он окаменевшего от страха проходимца.
Но было уже поздно. В пылу схватки они и не заметили, как по свистку Гёргея ожила вся окрестность: вдали, разрывая тишину, застучали конские подковы, а вблизи зашевелились стебли кукурузы, и отовсюду в парк хлынули наемники и гусары Гёргея.
Бибок кинулся наутек по одной из садовых аллеек, но и оттуда навстречу ему уже бежали люди Гёргея, он попробовал перескочить через клумбу на другую дорожку, но и там ему преградили путь. С саблей наголо на выручку хозяину спешил с дюжиной помощников Престон. Лёченский бургомистр выхватил пистолет, но у него тут же выбили из рук оружие, а Престон, занеся над ним саблю, спросил:
— Отрубить ему голову, ваше превосходительство? Гёргей, тяжело дыша и дико вращая глазами, готов уже был утвердительно кивнуть головой, но вовремя вспомнил о несчастье, порожденном его вспыльчивостью, и, овладев собой, скорее прорычал, чем проговорил:
— Погоди, Престон! Насчет бургомистра я решу по дороге, а негодяя Бибока схватить и доставить ко мне. Живым или мертвым!
С этими словами он вышел из парка и вскочил на коня.
— Найдите мой плащ. Бургомистра и его гайдука привезите ко мне, — напоследок приказал он и поскакал по дороге в Гёргё.
Свежий ночной воздух успокоил его, прогнал у него из головы и из сердца злые мысли. Теперь он был даже рад, что не поддался вспышке гнева и пощадил жизнь бургомистра: куруцкие офицеры, в особенности генерал Андраши, любят Нусткорба. Генерал мог бы взять в свои
Рассуждая таким образом, Гёргей пришел к выводу, что достаточно сыграть коварную шутку с лёченским сенатом (пусть над этими бюргерами смеются во всем комитате).
Хорошо бы, например, отвезти бургомистра к себе в имение, нарядить его в юбку и косынку, завтра в сопровождении слуг отправить на телеге в Лёче, и там на базарной площади выпустить его на свободу в бабьем одеянии. (По тем временам это было бы величайшим позором для мужчины.)
Однако, подумав, Гёргей отказался и от этого замысла: такой шуточкой тоже масла в огонь подольешь, — только поменьше, чем убийством. Да и не пристало серьезному человеку проказничать. За что, собственно говоря, злиться ему на этого Нусткорба? Нусткорб хотел изловить его. А какой же лёченский бургомистр теперь не стремился бы к этому? Нет, у толстого Нусткорба ни один волос не должен упасть с головы! И Гёргей окончательно отказался от своего плана. Подумать только, какую глупость он едва не совершил! Нет, пусть уж лучше тетушка Марьяк сама носит свою юбку и платок, — не стоит наряжать в них лёченского бургомистра.
Так как Гёргей успел за это время ускакать далеко от своего отряда, то он тут же повернул лошадь и поехал назад.
Бургомистра и его гайдука вели по тракту пешком. Нусткорб шагал, потупив голову, и за всю дорогу не произнес ни слова. У Бибока руки были связаны, а конец веревки держал в руках кучер Янош Шари, ехавший верхом. Иногда Шари, пришпорив коня, пускал его в галоп, и тогда Бибоку приходилось бежать бегом, грудь его начинала вздыматься, как кузнечные меха, что очень потешало Яноша Шари. Бибок был без шапки, и, когда ему удавалось перевести дух (если лошадь шла шагом), он начинал плакаться, кричал, что в шапке у него осталось все его состояние — целая куча золота, и что он озолотит всех конвоиров, если те отведут его обратно в лёченский парк. Но гусары не верили его словам и только смеялись в ответ.
— Зачем вам, дядюшка, золото? Вам теперь по гроб жизни бесплатно харч будут давать.
Подъехав к конвоирам, Гёргей обрушился на них:
— Да что ж это такое? Заставили его благородие, господина бургомистра, идти пешком, как какого-нибудь бродячего коробейника! Вот уж никогда не думал, Престон, что ты такой невежа! Запомни раз и навсегда: барин и в аду — барин! А ну, у кого из вас самая плохая лошадь?
— У меня, у меня! — закричали сразу пятеро, не зная езде, зачем вице-губернатор спрашивает это. В конце концов выбор пал на лошадь Ференца Киша.
— Ну так вот, братец Фери, придется тебе спешиться, а коня своего отдать его благородию. Садитесь, сударь. Дал бы я вам получше лошадку, да, боюсь, вы ускачете от нас, а я буду сожалеть об этом до самой смерти.
Конвойные доложили Гёргею, что захваченный в плен Би-бок умоляет проводить его под стражей в парк, — он якобы спрятал там свою шапку в самшитовом кусте, а шапка полным-полна золота.
— Откуда у него взяться золоту? Врет, наверное, прохвост, как всегда!
— Говорит, что, мол, лёченский бургомистр может подтвердить его слова.