Черный кандидат
Шрифт:
Следующий блок социальной рекламы был посвящен программе «Старшие братья». Лысый черный актер, которого Уинстон помнил по эпизодическим ролям в давно закончившихся телесериалах, шел по улице размеренным властным шагом. Он подошел к молодому черному парнишке в полосатой рубашке поло, положил руки ему на плечи и заговорил поставленным опереточным баритоном:
– Указать путь в среде, лишенной ориентиров, – моральное право, нет, даже священный долг каждого афроамериканского мужчины. Не так ли, Кларенс?
Кларенс посмотрел на его подбородок и улыбнулся.
– Да, сэр!
– Покажи им, чему я тебя научил.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
– Как-то в полночь, в час
Молодой Кларенс принялся декламировать предельно сокращенную версию «Ворона» По, кстати, вполне прилично, лишь долю секунды помедлив перед «завесами пурпурными» и к завершению перейдя на подобающий мрачный пафос:
– И душа моя из тени, что волнуется всегда, не восстанет – никогда!
9
Здесь и далее – перевод К. Бальмонта.
Кларенс поклонился, а актер, с глазами, полными слез, повернулся к камере и сказал:
– Ну разве это не юная Тереза Дулитл? Сделайте мечту чернокожего мальчика реальностью, звоните прямо сейчас.
Уинстон постарался запомнить номер, указанный на экране.
Джорди, убаюканный классической поэзией, уснул. Уинстон прижался ухом к его вздымающейся груди и прислушался к биению сердца.
– Ты знаешь, мелкий, что сегодня чуть не остался безотцовщиной? Был на волосок от того, чтобы вырасти одним из этих неуправляемых ублюдков? Твоя мамаша сверлила бы тебя: «С тех пор как умер отец, ты стал просто невозможным». Да, я тебя от многих переживаний спас. А то плакал бы по ночам, проклинал меня за то, что я тебя оставил. Но я никуда не денусь, пацан. У меня есть план, как разобраться со всем этим дерьмом. Разложить все какашки по полочкам.
Задрав правую штанину, Уинстон почесал тату: вишнево-красное сердце с желудочками и всем, что полагается, хоть сейчас кровь качать, лежащее в пламени древнегреческого факела – и все это обмотано колючей проволокой. Татуировка начиналась в паре сантиметров от лодыжки и заканчивалась, чуть не доходя до линии загара от резинки хлопчатобумажных носков. Не считая ладоней и подошв, там была самая светлая кожа на всем его теле. Над сердцем, словно длинная лента за гимнастом на Красной площади во время первомайской демонстрации, вилась фраза, написанная изящным рукописным шрифтом:
БРЕНДА, Я ЗНАЮ, ТЫ УШЛА ОТ МЕНЯ БЕЗ УМЫСЛА, И Я НЕ В ОБИДЕ.
Уинстон сказал татуировщику, что фраза должна хорошо читаться.
– Видел, как люди читают записки в старых черно-белых фильмах? Ни разу не было, чтобы актер взял бумагу и начал вертеть ее туда-сюда и щуриться, мол, что тут за хуйня написана.
Уинстон осторожно ощупал кожу вокруг шедевра, словно та еще болела.
– Так что скажешь насчет того, чтобы обзавестись дядюшкой, Джорди? Чтобы у меня появился Старший брат, который научит меня грамотно писать, чтобы я стал кинокритиком. Нет, стоп. Это вряд ли. Черных кинокритиков не бывает. Если подумать, я не видел, чтобы ниггер говорил о чем-то, не связанном с другими ниггерами, – хотя вру, есть педоватый метеоролог на Седьмом канале. «Переменная облачность и легкий дождь с утра – радость-то какая». Но это все-таки вариант. Завести себе напутственного ниггера. Образованного ублюдка, который сможет меня как-то направить и все такое. На Седьмом канале будет рассказывать про погоду настоящий черный. «Йоу, сегодня холодрыга. Реальный дубак. Так что, ниггеры, если у кого дежурство на улице, одевайтесь теплее или линяйте к своей бабе. А еще лучше увольняйтесь». И, Джорди, чему бы я ни научился у своего Старшего брата, я все передам тебе.
10
«A Raisin in the Sun» (англ.) – пьеса Лоррен Хэнсберри, впервые поставленная на Бродвее в 1959 г.
4. Крыльцо
Лотерейный автомат жужжал и щелкал, выплевывая билеты пастельных цветов в руки оператора. Казалось, его скрежет помогает планете вертеться вокруг своей оси, ну, или хотя бы кварталу не превратиться в руины.
– Так, 2-2-1, один доллар бокс, 8-4-7 доллар точный, 3-7-3-1 туда-сюда тоже доллар.
Оператор послушно вбивал указанные Уинстоном цифры.
– 5-2-2-4 доллар на точный, полдоллара бокс.
Иоланда шлепнула оператора по руке.
– Секундочку, Денеш. Уинстон, откуда ты взял эти номера?
– Я ж говорю, меняю свою жизнь. И начинаю с изменения моих номеров.
– Но ты и мои номера меняешь!
– Наши номера, детка.
– Ты сколько денег положил?
– Два доллара.
– Вот и меняй на два доллара. – Иоланда всучила ему коротенький зеленый карандаш, перфокарту и отпихнула от прилавка. – Давай, заполни карту еженедельной лотереи и не трогай мои номера.
Уинстон картинно «отлетел» в сторону и остановился у стойки с выпечкой.
– Терпеть не могу эти огрызки, у них даже ластиков нет. Если я впишу 44 вместо 45, все мое будущее может пойти коту под хвост из-за ебучих лилипутских карандашей без ластиков.
Иоланда рассмеялась.
– Думал, ты такой хитрый? «5-2-2-4 доллар на точный, полдоллара бокс». Думал, я не обращу внимания, раз ставка всего пятьдесят центов? Что вообще с тобой – то эта хрень насчет «Старшего Брата», теперь номера мои меняешь.
– Получилось же. Почти.
– Да шиш тебе.
– Ага. На секундочку такая: «Ах, мне нравится, что мой мужчина такой настойчивый, только послушайте – полдоллара бокс. Такой уверенный».
Уинстон умял пирожное и торопливо заполнил заявку на беззаботное будущее. Их ждали Фарик и остальные.
Фарик восседал на своей бетонной трибуне, верхней ступеньке крыльца на 109-й стрит, погруженный в чтение журнала. Выгнув брови, как крылья чайки, он сыпал бизнес-терминами, будто крошками кукурузных чипсов, завалявшихся во рту со вчерашнего вечера.
– Доход на акцию – приличный. Медианная операционная маржа – средняя. Рыночная стоимость – 24,6 миллиона. Прибыль на данный момент… ничего особенного. Доля акционера – 15,7 процента, ни хера себе!
Подруга Фарика, сутулая женщина по имени Надин Примо, придвинулась поближе, положила подбородок ему на плечо и, указывая на страницу, добавила:
– У этой неплохой доход на одного работника.
Трое парней, сидевших на ступеньку ниже, проявили нетерпение.
– Что за хрень ты несешь, Плюх? – спросил долговязый Армелло Сольседо, наполовину доминиканец, наполовину пуэрториканец. – Я не для того сюда приперся, чтобы все воскресенье глядеть, как ты журнальчик почитываешь, entiendes?
Надин ткнула большим пальцем в сторону своих скептически настроенных друзей и сказала:
– Покажи им.
Фарик поднял журнал и с бесконечным терпением детсадовского воспитателя к младым чадам медленно продемонстрировал его озадаченным парням.