Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
Шрифт:
Гриша уловил взгляд Сергея Бабкина, подпиравшего стену, и почувствовал в себе позыв объясниться.
– Мы бы Галку вашу в тюрьме не бросили, – проникновенно заверил он. – Вот определились бы, куда Ритку переправить, а потом явились бы с повинной.
Петруша на своей табуреточке понуро кивнул. Гриша ободряюще похлопал его по плечу: ладно уж, выкарабкаемся, ничего, из всяких передряг выбирались…
Они с Петей подумывали о Мексике: помнили из фильмов, что туда все преступники бегут и живут там жизнью лихой и опасной (что Ритке как раз подходило). Но глянули
– С дрожжами что? – прервал его размышления Илюшин.
– А, с дрожжами! – Григорий почесал нос. – С дрожжами вот какая история вышла. Мы ведь, по совести говоря, не просто так к Кожемякину отправились.
– Вы сказали, на рекогносцировку! – насторожился Макар.
– Мы сказали? – удивился Гриша, который слово «рекогносцировка» мог выговорить только после пол-литры. – Ну, тебе виднее. Значит, выпимши были. Короче: Иван, вша лосиная, пытался нам ужин испортить – ну, ты знаешь. Мы с Петей накатили на ужине и подумали: а что это мы сидим? Иль мы не мужики? Разве нам не под силу за своих женщин заступиться?
Нина издала какой-то слабый звук, который все списали на кашель. Разгорячившийся Григорий ударил себя в грудь:
– Постановили с Петей так: чем Кожемякин нас, тем и мы его!
– Это в каком смысле? – недоверчиво поднял брови Макар.
– В самом прямом. Решили дрожжей бросить ему в сортир, гаду! Чтоб знал, понимаешь, и помнил!
Илюшин озадаченно оглянулся на Бабкина.
– Это что, народная примета?
– Какая еще примета? – оскорбился Гриша. – Всему вас учить… Берешь дрожжей пару пачек, швыряешь в сортир и валишь подальше. Если тепло, то эффект сногсшибательный! Они ж там в эту вступают, как ее… в реакцию!
Он довольно зажмурился.
– Вы, – дрожащим голосом выговорила Нина, – вы… дрожжи… как?!
– Да никак, – разочаровал Григорий. – У тебя только одна пачка отыскалась, и к той кусок мяса примерз. Пошли мы с Петей осуществлять праведную месть, я в сортир лезу, он на стреме стоит. И вдруг как заорет!
– Кто?
– Я! – подал голос Петруша. – Вскрикнул, да. Риту увидел – как она на крышу карабкается. Я еще тогда не понял, что у нее такое, это уж потом до меня дошло. Но все равно удивился.
– Удивился он! – Григорий скорчил недовольную физиономию. – А я дернулся от неожиданности. У меня дрожжи-то и шмякнулись вниз. Даже распаковать не успел. А они в такой картонке плотной! Нинк, как думаешь: подействуют они нераспакованные, м-м? Может, картонка сгниет, и они того?…
Нина силилась что-то сказать – и не могла.
– А мясо! – страдал Григорий. – Полтора кило утонуло. С костью!
Нина оттолкнула брата, кинулась к холодильнику и распахнула дверцу. Морозилка охотно явила бездрожжевое нутро.
Словно желая убедиться, что ей не солгали, Сысоева стремительно вышвыривала из нее один пакет за другим. Она походила на капитана корабля, спешно избавляющегося от лишнего груза в трюме.
Добравшись
– Нету!
Только теперь всем бросилась в глаза ее чрезвычайная бледность.
– Нету! – отчаянно прошептала Сысоева и рухнула на стул.
Окружающие забеспокоились.
– Ниночка!
– Нинк, ты чего это, а?
– Дрожжи! – простонала Нина. – Воды!
Ей мигом поднесли воды и встревоженно столпились вокруг.
– Что у тебя, сердце? – волновался Петруша. – Где болит, покажи?
– Нинк, выпить, может?
– Нина, вам врача вызвать?
Сысоева осушила стакан.
Сысоева подняла на брата тяжелый взгляд.
Сысоева ухватилась за край стола и выпрямилась. Глаза ее метали такие молнии, что Бабкин понял: эскулап будет лишним в их теплой компании.
– Вы! – Голос ее наконец-то набрал силу. – Кретины! Идиоты! Олухи! Недоумки! Придурки! Болваны вы безмозглые! Господи, за что ж ты мне послал этих чурбанов!
Илюшин уважительно покивал. Сысоева явно разархивировала свой давно не использовавшийся запас ругательств и не собиралась останавливаться.
– Брёвна вы с глазами! Остолопы египетские!
– А я и не знал, что дрожжи – это такая большая ценность в провинции, – простодушно заметил Илюшин.
На этот раз даже Бабкин не смог понять, издевается Макар или серьезен. Что уж говорить об остальных. Нина испепелила Илюшина взглядом и с трудом перевела дыхание:
– Там, в дрожжах…
Она снова налила воды и залпом выпила второй стакан. Пока Сысоева жадно глотала воду под недоуменными взглядами брата и мужа, Илюшин постепенно менялся в лице. Сперва лишь тень прозрения скользнула по нему, догадка сменилась уверенностью, уверенность – выражением завороженного счастливого ожидания, как у ребенка, которому вот-вот преподнесут долгожданный подарок.
– Убить бы тебя, негодяя, – сказала Сысоева с тоской. – Быстро сообразил, да, подлец?
– То есть это правда? – спросил Илюшин, улыбаясь так, словно не веря нечаянной радости. – Слушайте, я про такое только в книгах читал!
– Про что читал, про что? – влез Гриша.
– Ниночка, я в самом деле никак не соображу… – бормотал Петруша.
– Пусть он вам скажет, – махнула рукой Нина и утерла передником крупные капли пота со лба.
Все уставились на Илюшина. Включая Бабкина, потому что он понимал, о чем идет речь, не больше, чем если бы при нем начали изъясняться на фарси.
– Э-гхм! – Макар откашлялся и придал своей мальчишеской физиономии солидное выражение. – В общем, если я правильно понимаю, мы имеем дело с традиционной для многих жителей России формой сокрытия материальных ценностей.
Повисла пауза.
– Че-во? – озвучил наконец общее мнение Григорий.
– Вызванной страхом кражи, а также недоверием к банковской системе, – уточнил Макар. – Нина, я прав?
– Дважды вклады теряли, – устало откликнулась она. – Сколько ж можно-то.
На лицах троих мужчин медленно стало проявляться понимание. Первым нарушил тишину Бабкин.