Чёрный шар для кандидата
Шрифт:
– Все очень просто, – вновь заговорила Инга Витальевна. – Покажите, пожалуйста, свой архив по диссертации. Наработки, черновики. Все материалы, убеждающие в вашем авторстве.
– Но…, – тут я расстроилась окончательно, – я же работаю на компьютере. И все черновые записи я удалила весной, после защиты. Остался только чистовой вариант. Я же не знала, что меня обвинят в… чёрт знает в чём.
Я опустила голову и только тут заметила, что мёртвой хваткой сжала сумочку, словно собиралась удушить ее. С трудом я заставила собственные руки разжать
– Нас не интересует содержание вашей диссертации, – мягко, прямо-таки по-матерински, заметила Бэла Рустамовна. – Мы бы хотели взглянуть на практические материалы, на основе которых выстроена ваша концепция. Протоколы, записи бесед. Уж это-то вы, надеюсь, вели не на компьютере?
– Нет, конечно, – обрадовалась я. – Но боюсь, вы там не все разберёте. У меня не самый лучший в мире почерк.
– За нас не беспокойтесь, – усмехнулась Бэла Рустамовна. – Значит, договорились, завтра утром вы нам приносите весь наработанный материал, а заодно уж и журнальные статьи, и саму диссертацию.
– Всё понятно? – строго переспросила Белявская, оторвавшись от монитора.
– Да, – коротко ответила я и поняла, что пора отсюда уносить ноги.
– Кстати, – в первый раз за все время я услышала голос Пупса, – а что это за намёки в конце статьи о связях с мафией?
– Понятия не имею, – легко открестилась я от знакомства с Мишей. – Спросите лучше у автора, что он имел в виду.
Незачем московских гостей посвящать в сложные взаимоотношения простой петербургской преподавательницы и Черкасова Михаила Александровича по прозвищу Циклоп. Начнут думать про меня невесть что.
– Спасибо за совет, – хмыкнул Пупс. – Я его обязательно учту.
А красивый голос у Пупса. Он, наверное, им очень гордится и в компаниях обязательно поёт романсы, даже если его и не просят.
– Ну, так я пойду, – робко поинтересовалась я у инквизиторов.
– Конечно, конечно, – милостиво отпустила меня Бэла Рустамовна. – А завтра к девяти утра, вы уж не забудьте.
Я выскользнула из кабинета чуть ли не в китайском стиле: пятясь и непрерывно кивая головой. И лишь закрыв за собой плотно дверь, позволила себе выпрямиться и шумно выдохнуть воздух.
– Ну, как? – участливо поинтересовалась Анжела, секретарь Белявской.
Но я лишь отмахнулась от расспросов и поплелась на кафедру зализывать раны. В связи с предстоящим заседанием вся кафедра была в сборе. Народ сразу же обступил меня и, пользуясь отсутствием студентов, я принялась жаловаться на злодейку-судьбу. Дверь тут же была закрыта на ключ, меня принялись отпаивать кофиём и выспрашивать подробности. Так, под ахи и охи, я пересказала разговор, случившийся в ректорате.
– Кошмар! – шумно возмутился Володя. – Коллеги, может быть, мы напишем письмо в защиту Леры? Что это за возврат к сталинским методам управления? С каких это пор министерство образования вмешивается в дела Высшей Аттестационной Комиссии? Да какое
Вся кафедра тут же поддержала эту идею. И Володя, не мешкая, устроился за столом сочинять письмо московским визитёрам.
Володя, вернее Владимир Валентинович, параллельно со мной по весне защитил докторскую диссертацию, и потому особенно живо примерил на себя подобный выверт. Ни он, ни я заветные корочки ещё не получили.
Все с воодушевлением расписались под «ответом Чемберлену», и в принципе, столбец фамилий под воззванием стал выглядеть неслабо: сплошные к.п.н. и д.п.н., профессора и доценты. А профессор Румянцев (так сказать, брэнд нашего института на международной арене), внезапно воодушевившись всеобщим порывом, изъявил желание лично вручить ноту.
Я пыталась протестовать, поясняя, что завтра принесу свои протоколы и комиссия убедится, что все по-честному, без подлогов, но Румянцев, пристроив трость под подмышкой, как денди, отправился к Белявской.
Во время заседания я совсем было успокоилась, но уже в конце рабочего дня, когда садилась в ласточку, то с неудовольствием обнаружила, что на меня уставился Пупс, прохаживавшийся по аллее между корпусами. У него даже бровь приподнялась от удивления. От хорошо просчитанного удивления. Такого, чтобы я заметила. Вот ведь гад.
Что, разве не может быть у простого преподавателя психологии машины? Ну «Пежо-206», ну и что? Ничего. Да только я чуть не воочию увидела, как в голове у Пупса зашевелилась мерзким змеиным клубком масса вопросов, преимущественно нелицеприятных.
Хлопнув в сердцах дверью, отчего ласточка негодующе вздрогнула, я завела двигатель и, не дожидаясь пока он хоть немного прогреется, рванула с места. И выворачивая на Московский проспект, в зеркале заднего вида заметила, что Пупс провожает меня иезуитским взглядом…
…Дома, прямо в дверях, меня встретила Кармелита. Она вертела хвостом, как пропеллером и преданно заглядывала в глаза. Я разделась, гадая, к чему бы это и на всякий случай решила пройтись по квартире. Но, едва зайдя в кухню, поняла причину такого поведения – моя любимая кофейная чашка приказала долго жить. Кто-то её разбил вдребезги, смахнув со стола. И я догадалась кто. Кармелита осторожно следила за мной, не переступая порога кухни, но я её поманила к себе и, ухватив негодницу за ухо, грозным голосом спросила:
– А ну, признавайся, кто это сделал?
Только овчарка вдруг жалобно заскулила (хотя за ухо я ее потрепала совсем не сильно) и, вырвавшись из моих рук, бросилась в комнату. А уже оттуда донесся сердитый лай. Я поспешила на зов. Кармелита, припав к полу, яростно облаивала что-то под диваном. Пришлось и мне заглянуть туда. А там преспокойно спала (вернее делала вид) Кэри.
– Так это ты разбила мою чашку? – ахнула я.
На что кошка лениво открыла глаза и, потянувшись, сменила позу.