Черный треугольник. Дилогия

Кларов Юрий Михайлович

– Безусловно. Но еще любопытней, что оттуда она ездила в Екатеринбург, где служил тогда господин Винокуров. А самое любопытное заключается в том, что из Екатеринбурга в Омск она привезла серьги-каскады, о которых мы с вами так подробно говорили, Елена Петровна.

Я взглянул на Эгерт и поразился: мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы лицо человека так быстро и так разительно менялось. Менялось на глазах. Посерела и обвисла кожа щек, запали глаза.

– Вы… хотите… сказать…

– Нет, Елена Петровна. Я ничего не хочу сказать. Абсолютно ничего, за исключением, понятно,

того, что я вам уже сказал. Мне бы только хотелось, чтобы вы прочли вот эти документы.

– До-ку-менты?

– Да, вот в этой папке.

Я налил в мутный граненый стакан немного воды:

– Выпейте.

– Бла-го-дарю.

Она отстранила стакан. Как слепая, зашарила по столу, натыкаясь на лампу, чернильницу, пресс-папье.

Хвощиков поспешно протянул ей папку. Трясущимися руками она схватила ее, но не удержала. Папка выскользнула из рук и упала на стол.

– Вот здесь, – сказал Хвощиков и раскрыл папку на нужном месте. – Прошу-с.

– Да, да… благодарю, – и вновь слепые руки зашаркали по столу.

Мне было неприятно наблюдать эту сцену. Кажется, нечто похожее испытывал и Хвощиков.

Болела голова.

За окном в четко разграфленных решеткой квадратах серело мутное, напоминающее суп из мерзлой картошки, небо. Будто подвыпивший мастеровой, покачивался тополек – единственное дерево, которое росло в обширном дворе Центророзыска. Оно напоминало о том, что где-то, совсем недалеко, есть леса, реки, озера. А впрочем, черт с ними, с этими лесами и озерами. Существуют ли они? Может, просто кем-то выдуманы от нечего делать.

Шелест страниц, прерываемый деликатным покашливанием Хвощикова. Сдавленный, словно гвоздь клещами, голос Эгерт:

– Мерзавец… Он подарил этой шлюхе украденные у меня серьги.

Всхлипывания. Шуршание переворачиваемых Эгерт страниц.

Теперь она, видимо, уже читает резолюцию директора колчаковского департамента милиции.

Как он там написал? Да… «Против ареста и этапирования О.Г.Мессмера в Омскую следственную тюрьму не возражаю…»

А может быть, уже добралась до уведомления начальника тюрьмы о смерти схимника Афанасия, которого никогда не причислят к великомученикам, упокой господь его беспокойную душу?…

Может быть.

Упорно скребется в окно своими зелеными ветками тополек. Головная боль утихла, зато явственней стал почему-то запах нафталина.

Я прислушался – снова шелест страниц. Затем – тишина. Значит, дочитала.

Эгерт уже не плакала, но глаза ее были полны слез. Конфузливо и в то же время деловито возился у стола Хвощиков.

Теперь следовало ждать признания. Что ж, подождем.

А некоторое время спустя, украсив протокол допроса последней кляксой, Хвощиков поспешно записывал новые показания Елены Эгерт.

Да, она солгала. Она никогда не любила Олега Григорьевича Мессмера и стыдилась этого. Он заслуживал настоящей любви, которой достойны немногие. Честный, благородный и великодушный человек, все прощающий людям и ничего себе.

Но что поделаешь? Русские говорят: сердцу не прикажешь.

Банально? Но оттого, что истина банальна, она не перестает быть истиной.

Да, она неблагодарная, подлая

тварь. Но иной она быть не может. И когда в девятнадцатом году Винокуров поманил ее пальцем, она забыла про все и пошла за ним. Забыла про свои обязательства перед богом и людьми, перед сестрой, обществом и в первую очередь перед Олегом Григорьевичем, которому исковеркала жизнь. Она бросила под ноги Винокурова свою и чужую честь. Ей нужно было от него так мало. Но она не получила и этого. Тогда же, в Варшаве, он готов был завести интрижку с Вандой, которая была совсем ребенком.

Но к чему вспоминать о Варшаве?

А потом… Потом промелькнувшие, как в кошмаре, все эти страшные годы – война, Февральская революция, Октябрьская…

Она старалась забыть о нем, и ей казалось, что это ей удалось.

Казалось…

А потом случайная встреча у общих знакомых. И все началось заново.

Знал ли он о том, что у нее хранятся ценности «Алмазного фонда»?

Разумеется. Может быть, от нее. Может быть, от кого-то другого. Ей трудно сейчас вспомнить. Да и какое это имеет значение?

А потом… Потом он предложил ей вместе с ним уехать за границу. Да, они собирались взять с собой эти драгоценности. Ради него она готова была на все: на любую подлость, преступление…

Он увез чемодан днем в день ареста Галицкого. А вечером Винокуров должен был заехать за ней. Но он не приехал… Она прождала всю ночь – напрасно. И тогда она поняла, что вновь обманута, что единственное, что ей осталось, – это умереть.

К несчастью, ее спасли.

Зачем? Кому теперь нужна ее жизнь?

А этот мерзавец по-прежнему процветает. Теперь из-за него и его любовницы, этой Ванды, погиб Олег Григорьевич Мессмер…

– Не торопитесь, Елена Петровна. Ваши показания трудно протоколировать, – сказал я. – Итак, все оставшиеся в чемодане ценности «Алмазного фонда» были вами в апреле 1918 года добровольно отданы господину Винокурову?

– Да.

– И больше никакими сведениями о Винокурове и ценностях вы не располагаете. Так?

– Да.

– История с человеком, выдававшим себя за Косачевского, вами придумана?

– Мне не оставалось ничего иного.

Из информационного сообщения

Центророзыска республикипо делу о ценностях ликвидированнойв 1918 году монархической

организации «Алмазный фонд»

(разослано для сведения и руководства ряду губернских управлений уголовного розыска)

…В то время как весной 1918 г. во ВЦИК рассматривался вопрос о подготовке судебного процесса над бывшим русским императором Николаем II (вышеуказанный процесс, как известно, не состоялся из-за наступления белых на фронте и невозможности эвакуации царской семьи из Екатеринбурга), левые эсеры и анархисты, настаивавшие на уничтожении царской семьи, нелегально подготовляли эту террористическую акцию. В Сибирь и на Урал ими были направлены боевики. Одну из таких групп возглавил Б.Галицкий, анархист-коммунист (местонахождение в настоящее время неизвестно), в распоряжении которого находились экспроприированные анархистами ценности «Фонда».