Чертовка для безопасника
Шрифт:
Мне от его взгляда не по себе, очень уж он напоминает тот, полугодовой давности… Он меня узнал? Нет же! Нет! Или я сама себя утешаю?
Последние сутки жёсткого напряжения, появление моего любовника, о котором я вспоминала частенько, и то что он меня не узнал… Я так и не поняла, задело меня это или я радуюсь…
Я не рада!
На глаза накатывают слёзы, и мужчина это прекрасно видит.
Я уже жалею, что тормознула, что вообще решила прояснить ситуацию прямо сейчас. Это глупо же!
Но он за весь вечер так и не дал понять, узнал меня, или нет! И я не могу решить, как себя с ним вести теперь! Дурацкая ситуация! Дурацкая!
Кирилл смотрит… Внимательно так. Ждет. Усмехается. Глаза из-под черноты козырька поблескивают…
Он же не должен меня узнать… Не должен. Ну, сколько времени прошло? Больше года? Сколько у него женщин было после? Наша одна случайная ночь ничего не значит… Ни для него, ни для меня… Пусть не вспомнит, пусть не узнает, это все осложнит.
— Ну что, чертовка, говорить будешь? Или дальше молчим?
Ох… Узнал все же… Придется говорить.
Открываю рот, чтоб… что? Спросить, правильно ли я поняла его и что вообще он имеет в виду? Уточнить, помнит ли он меня? Просто свое недовольство ситуацией, в которой меня, словно мешок заплечный таскают, высказать?
Все сразу, наверно.
Но слова не идут. Голова кружится, в горле сухо.
В конце концов… Сам скажет. Надоело все.
Неожиданно ощущаю, насколько сильно устала. Как-то наваливается все, плечи тяжелеют.
Отвожу взгляд от его серьезного насмешливого лица. Это, наверно, слабость, но плевать сейчас…
— Раз тебе сказать нечего, двигаемся дальше.
Смотрю в бессильной злобе на широкую спину, обтянутую черной курткой. Сволочь.
Ни слова больше не скажу. И спрашивать не буду. Пусть теперь сам теряется в догадках, помню ли я его.
Уже поздней ночью мы добираемся до старых блочных пятиэтажек. Они давно заброшены, пустые окна – неприятное и тревожное зрелище.
Зачем мы здесь?
Неужели, он хочет сюда меня поселить? Спрятать?
Очень плохая затея. Я тут от ужаса и беспокойства вернее помру, чем от бандитской пули.
К тому же – небо светлое, непривычное, тягостное такое.
На севере весна – это белые ночи. Ещё сумерки радовали мои южные глаза, но насколько в курсе, летом здесь солнце не заходит вовсе, и перепутать день с ночью немудрено.
Пятиэтажки, выглядящие, как декорации к хоррор-фильму, минуем, остаются позади, мы подходим к гаражам.
Все еще хуже, чем я предполагала… Начинаю тоскливо оглядываться на пятиэтажки… Может, там не так уж и плохо?
Хочется возразить, завопить от всей души, но, верная своим принципам, молчу. Только пялюсь злобно на своего спутника. А ему, судя по
Немного попетляв в лабиринте старых гаражей, подходим к низким железным воротам, с которых давным-давно , еще , должно быть, в советские времена, сошла краска. Кирилл достает длинный ключ, вставляет в замок.
Створки жалобно и невероятно громко скрипят, а я заглядываю внутрь...
И не выдерживаю, начинаю плакать. Нервы, все-таки, не железные у меня!
— Нет, ну пожалуйста… Нет…
Но Кирилл оказывается совершенно глух к моим слезам и протестам.
А ржавой рухляди, производства середины прошлого века, вообще плевать на эмоции.
Да и, судя по древности раритета, он много чего повидал на своем веку. А уж эмоциональных барышень – до черта.
Древний мотоцикл, советской сборки.
Невероятно древний.
Возможно послевоенный, я такие только в кино видела раньше. Проржавевшее заднее крыло, потрёпанное кресло, напоминающие сиденье велосипеда. И номер советского образца. И коляска!
Ужас! Какой ужас! А, может, все-таки вернемся в пятиэтажкам?
Там, если подумать, даже уютно… Наверно…
— Вот это техника! — заворожённо шепчет мой провожатый. — Ручку газа до отказа, а тормоза придумали трусы.
Все. Смерть моя прямо тут и наступит.
И стоило ради такого тащить через весь город?
Кирилл лихо перекидывает ногу через мотоцикл, достает второй ключ из кармана и заводит эту ужасную технику. И она заводится, гадость такая! Заводится!
Мне в лицо пыхтит облаком выхлопного газа, и я, прикрыв нос ладонью, спешно отбегаю в сторону.
Кирилл выезжает из гаража, оставляет мотоцикл стоять и, кивком указав мне путь наружу, закрывает двери, ключ оставив внутри помещения.
— Садись, чертовка, прокачу! — с усмешкой приглашает он, снимая кепку. Наконец-то.
Под ней - белокурые волосы. Глаза блестят. В сумраке теряется их цвет.
Я дико устала, и все еще не могу сдержать всхлипов, глядя, как он достаёт из люльки какую-то ужасную лётчицкую дублёнку, и , сняв куртку, натягивает ее на себя.
Тарахтит жуткий мотоцикл, смеется надо мной мужчина.
— Отдохнёшь скоро, слышишь, ведьмочка, — он подходит, поднимает мою голову за подбородок и усмехается, внимательно разглядывая лицо. — Не реви. Хрен кто найдёт, обещаю.
Что мне остается в этой ситуации?
Только подчиниться.
Я с трудом понимаю, что он делает. Пальцами вытирает слёзы с моего лица. Почему-то это ощущается нежно. Натягивает на меня старый шлем, укутывает в свою куртку. Усаживает в ледяную люльку, и по шею укрывает брезентом, удушающе, до дурноты, воняющим кожей и бензином.