Чертово колесо
Шрифт:
— Что с вами? — поинтересовался он равнодушно. — Подкинуло? А где остальные?
В ответ — клацанье зубов и судорожные вздохи. Наконец Художник проговорил:
— Будь человеком, принеси анальгин в ампулах.
Кукусик, размышляя о чем-то, смотрел на них, потом сказал:
— Хорошо, сейчас…
На улице он оглянулся, воровато пошел к телефону-автомату. Но телефон был испорчен, трубка свисала до асфальта. Тогда, постояв некоторое время, озираясь и о чем-то напряженно думая, Кукусик направился к центральной улице, рассчитывая найти там работающий
Когда вновь стукнула дверь подвала, Художник решил, что это вернулся из аптеки Кукусик с анальгином. Но это был лысый Серго. Мгновенно оценив ситуацию, он присвистнул:
— Ничего себе кайфуете!
— Серго, помоги, умираем! — простонал Тугуши из-под матраса. — Подкинуло! Анальгина бы, по ампуле… Кукусик проклятый ушел — и с концами.
— Кукусик? — переспросил Серго, будто впервые услышав это имя. — Давно вас трясет?
— Минут десять.
— Ну, через двадцать все пройдет, — успокоил их Серго.
— Сходи в аптеку, прошу тебя! — канючил Тугуши.
— Аптека далеко, а у меня нету машины, — менты забрали! — ответил Серго. — Из угрозыска. Я специально сюда заехал, чтобы предупредить.
И он кратко изложил суть дела: есть список, все известно, всем надо разбегаться.
— О Господи! — простонала Анка. — Этого не хватало!
— Вдруг они сейчас придут сюда! — запаниковал Художник, понимая, что ему, как хозяину притона, будет хуже, чем другим: все факты на него запишут.
— Что я на работе скажу? — плаксиво стонал Тугуши, поднимая голову из-под матраса, как черепаха. Он пытался встать, но судороги бросали его назад.
— Кто же закладывает? — спросил Художник, икая.
— Не знаю. Все мы в списке, — ответил Серго.
— Кто сдал?
— Неизвестно.
— Надо уходить! — запаниковал Тугуши.
— Поехали. Меня такси ждет.
Анка простонала:
— Я идти не могу. Оставьте меня, отлежусь… Если раньше сюда не пришли — чего им сейчас являться? Я останусь…
— Ладно. Кукусик анальгин принесет, поможет…
И Художник с Тугуши, с охами и стонами, потащились за Серго, а Анка, согнувшись, как обезьяна, поползла к кушетке, где влезла под матрас и разрыдалась в голос.
Опять менты, угрозыск? Опять на зону? Ей представился темный барак, и вонь немытых баб, и ночной скрип дрожащих нар, и грозное ворчание коблов, и визги ковырялок, и бесконечные драки, и суды над крысами. Интриги, скандалы, ссоры… И толстый краснорожий повар, который, прежде чем приняться за очередную жертву, водил ее в санчасть на проверку, а потом трахал ночами на кухне, среди жирных кастрюль и немытых котлов, перетаскивая с мясной колоды на мешки с гнилой морковью… Не сегодня-завтра повяжут опять, и все сначала… А сил нет ни на что — ни бросить, ни продолжать. Нет, на зону она больше не пойдет.
20
Инспектор Макашвили сразу после звонка Кукусика помчался в мастерскую к Художнику, но не нашел там никого, кроме лежащей под матрасом Анки.
«Профура какая-то», —
— Кто ты такая? — спросил он. Та молчала. — Где морфинисты? — инспектор повысил голос, с брезгливостью рассматривая матрас в пятнах, под которым съежилась эта потаскуха.
— Ничего не знаю… Я больна, — выдавила Анка.
— Ты в ломке? Ну-ка, покажи руки.
Она не шевельнулась. Тогда он силой вытащил ее руки из-под матраса, разжал их и увидел бордово-красные шрамы и пунктиры уколов.
— Ничего себе! — пробормотал Макашвили. Таких страшных женских рук он еще не видел. — Вставай. Собирайся.
— Я не могу встать. Мне плохо.
— В ломке? — повторил он.
— Не имеет значения. — Она в упор посмотрела на него, и инспектор удивился красоте ее глаз.
— Плохо твое дело, девка.
— Без тебя знаю.
Помолчали… Макашвили ждал, что женщина начнет просить его отпустить, клянчить, канючить, предлагать себя, как это делали все морфинистки, с которыми он успел столкнуться, но она молчала, ничем не пытаясь помочь себе.
«Странная какая-то… Может, чем-нибудь больна? СПИД?.. Желтая как будто… Боткина?..» — подумал инспектор, и ему опять захотелось уйти отсюда.
Когда позвонил Кукусик и сообщил, что в мастерской у Художника собрались морфинисты, Мака сидел в кабинете один. Пилия куда-то уехал. Майор был то ли на семинаре, то ли в ресторане. «Сколько их там?» — спросил Мака. «Трое в ломке», — ответил Кукусик и повесил трубку. Мака решил нагрянуть и в одиночку взять все деньги. Но вот никого нет, только какая-то психопатка лежит под тряпьем. Глаза, правда, очень красивые… Нет, ее оставлять нельзя. Может, она — главная барыга? Но очень странная…
— Давай вставай! — приказал инспектор. — А то силой придется вытаскивать.
— Вот привязался… Кто ты такой? Куда вытаскивать?
— Как куда? В милицию, куда же еще? Имен не называешь, улик вокруг на три дела, руки в дырах… Я капитан Макашвили, инспектор угрозыска…
Анка кивнула:
— Ясно. Капитан. Не хочу никуда.
— Ах, не хочешь?! — Он сдернул тряпье и рывком поднял Анку с дивана.
Она дрожала, пытаясь опять накинуть на себя матрас.
— Тебе холодно? Жара на дворе.
— А мне холодно. Меня трясет, не видишь?!
Мака собрал улики в мешок. Анка стояла в растерянности. В какую-то минуту Маке стало ее жаль. «Как собака побитая… Затрахали ее тут, видно». Но он взглянул на ее изуродованные руки и громыхнул мешком:
— Пошли! — Наркоманов он терпеть не мог с детства.
Инспектор вывел несчастную во двор, усадил в машину, выехал на улицу. Он был уже не рад, что ввязался в это дело. Анка глухо попросила:
— Послушай, капитан, завези меня на секунду домой, с дочерью попрощаться.