Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
— «Ухаря» с песней! Стенька, выходи!
Довольный победитель вальяжно вернулся к столу.
— Сколь живу, но такого не видел. Ошарашил, Кирьян Силыч. Теперь про тебя вся губерния заговорит. Случай-то неслыханный. И не жаль таких деньжищ? — проговорил один из купцов.
— Мелочевка. Люблю про «Ухаря».
Вася пробежался по пуговкам тальянки звонким переливчатым проигрышем, а затем шепнул:
— Не робей, Стенька, я тебе подпою. Купчина доволен будет.
И впрямь знатно спели. Кирьян Силыч громко притопывал ногой и хлопал в ладоши, а затем так звучно рассмеялся, что (как показалось посетителям
Расстегнув широкий ворот чесучовой рубахи и расправив пятерней окладистую бороду, он подошел к «артистам», обоих крепко расцеловал и вновь расстегнул бумажник.
— Вот вам еще пять красненьких. А теперь «русского», Вася. Гулять буду!.. Абрам Андреич! Всему честному народу по чарке вина. Пусть выпьют за купца Кирьяна Легостова! Гуляй, народ!.. Васька — с выходом. Играй, черт!..
Надолго запомнят этот день многие жители Угодич. Останется он в памяти и Стеньки: заработал на тальянку. Но далась гармонь не просто. Когда опьяневшие купцы вывалились из трактира и разошлись по своим зимним экипажам, Абрам Андреевич тотчас позвал Васю и Стеньку в свой кабинет, заставленный штофами, шкаликами и косушками из толстого зеленого стекла.
— Вынимай, Вася.
Вася беспрекословно выложил трактирщику все деньги. Абрам Андреич старательно пересчитал ассигнации и отделил гармонисту всего три рубля. В другое бы время (был взаимный на оплату уговор) Вася не заартачился, но тут ему словно вожжа под хвост попала.
— Так дело не пойдет, Абрам Андреич. Ищи другого гармониста!
— Ты чего выкобениваешься, милок? Всё, как договаривались.
— Всё да не всё. Я обещал этому парню денег на гармонь заработать. Он песню пел!
— Та-ак, — потянул трактирщик. — А ты, милок, со мной о том сговаривался?.. Нет? На нет и суда нет, и разговор окончен.
Вася — парень горячий — швырнул три рубля хозяину заведения и махнул рукой Стеньке.
— Пошли, паря. В ростовской ресторации будем деньгу зарабатывать. Примут за милу душу. Прощай, сквалыга!
Вася и Стенька двинулись, было, к выходу, но их остановил примирительный голос трактирщика:
— Охолонь, Василь Иваныч! Вернись!
— Ну?
— Получай на гармонь, парень. И откуда ты только взялся?.. А тебе, Василь Иваныч, два рубля добавлю. И так будет завсегда. Играй на здоровье.
— Другой разговор.
Выйдя на улицу, Стенька сказал:
— И чего ты, Вася, за такие деньги перед трактирщиком стелешься? И впрямь, шел бы в Ростов. Такого гармониста с руками оторвут.
— Не могу я, Стенька, из Угодич уйти.
Сказал и почему-то вздохнул.
— Да кто тебя держит? Кажись, бобылем живешь.
— Живу бобылем, а по ночам к зазнобе хожу. Никак, навек присушила она меня.
— Да ну тебя! — рассмеялся Стенька. — В Ростове другую зазнобу найдешь. Город!
— Другой — не надо. Лучше моей милаши никого на свете нет. И кончим на этом балясы точить. Завтра поедем в уезд гармонь выбирать…
Отец к забаве сына отнесся не только с прохладцей, но и резко отрицательно.
— Где гармонь, там и вино. Пропадешь, Стенька. Отвези назад!
— Не сердись, батя. О тальянке я давно мечтал, а вином я не балуюсь. И на дух не надо!
— В кой раз говорю: дурак-дураком. Да тебя, коль играть наловчишься, по свадьбам
— Не доведет, батя. Вот весна придет, я за огород примусь.
— Примешься, когда рак на горе свистнет. И — эх! — отец с горечью махнул рукой.
Глава 4
ПОСИДЕЛКИ
Замечательный слух позволил Стеньке быстро освоить тальянку. Скоро его позвали на вечерние посиделки, проходившие в доме соседа Дмитрия Совкова, чья супруга Фекла прославилась своим кликушеством. Особенно старалась она в великую субботу Страстной недели, когда понесут плащаницу из пятиглавой каменной церкви Благовещения, или во время приобщения Святых Таинств. Уж так бесилась, так истошно выкликала всех тех сосельников, кто ее привел к порче, что все Феклы боялись.
Однажды она шла по селу к речке Сулости, коя исходила из Угодичских болот, и что-то кричала, а встречу ей попался Стенька с гармошкой, да как гаркнет:
— А ну давай, Фекла, «цыганочку!» У тебя ловко получится. Пляши!
Кликуша вздрогнула и на минуту закрыла щербатый рот, а затем пришла в себя, затопала ногами и понесла на все село:
— Дьявольское семя! Черт с рогами!..
Стенька, посмеиваясь, прошел мимо, а встречу попавшийся мужик сказал:
— Ну, теперь пропал Стенька. С Феклой-то лучше не связываться. Хозяин ее, вишь ли, в Питере огородничает, а она совсем бесноватой стала.
Вскоре Дмитрий Совков привез супругу в Питер и повел ее слушать обедню в церковь великомученицы Екатерины, что близ Калинкиного моста, но Фекла и здесь принялась кликушествовать. Но «Питер не Сулость: там ее взяли как больную в находящуюся тут Калинкинскую больницу, где съехался целый консилиум докторов для дознания причины такой болезни. Доктора так заинтересовались этой болезнью, что муж кликуши с немалым трудом и тратою денег выручил из больницы свою супругу, которая от такого переполоха исцелилась навсегда от своей болезни».
Вот в Феклином-то доме (ее черед пришел) и оказался Стенька на посиделках. Ничего нет увлекательнее сборища крестьянской молодежи по осенним и зимним ночам, под видом рукоделья, пряжи, а более — для россказней и забав, песен и игр гармониста.
В свой первый выход на «супрядки» Стенька лицом в грязь не ударил. Пропали девки! Сидит складный, чернокудрый и, знай, наяривает на своей тальянке. Длинные ловкие пальцы так и бегают по красным пуговкам.
А Настенка Балмасова глаз с гармониста не сводит. Она так же впервые участвует на посиделках. Родители уже отпускают: шестнадцать годков стукнуло, самая пора невеститься. Ночные посиделки многое решают. Другие девки уже годами ходят, а парни к ним на колени не садятся и не заводят шутливые разговоры; выходит, никому не нравятся. Стыд-то какой! А вдруг и к ней, Настенке, ни один парень не подсядет? На Стеньку нечего и уповать: только и умеет насмешничать. Занятно, к кому же он сядет? Наверное, к Ленке Мягковой, дочери трактирщика, самой пригожей девке Сулости. Конечно, к Ленке, на нее все парни заглядываются. Но Ленка держит себя на посиделках принцессой: отец-то у нее ныне в бурмистрах села ходит, вот она и нос кверху…