Чёс (сборник)
Шрифт:
В эти минуты кажется, что Гэри просто влюблен в Жбана. Должно быть, есть критическая масса общих знаний, которая автоматически приводит к любви. Со мной у Жбана нет ничего общего, хоть я и просвечиваю его насквозь. Я смотрю ему в глотку каждый день и ничего не вижу, не знаю, что искать. Я хорошо разбираюсь в микротрещинах, кистах и проглоченных машинках. Я не могу увидеть слова, спрятанные в стариковском горле.
Снимки, как всегда, производят жуткое впечатление. Челюсти Жбана – музей любительской стоматологии. Немногочисленные нижние резцы напоминают сваи вдоль старого пирса; за ними, как призрачный дюгонь, колышется толстый прозрачный язык. Я проставляю на снимках дату и номер, складываю их в стопку, выбрасываю несколько
И тут из мусорной корзины ко мне обращается Жбан. Ко мне и ни к кому другому из присутствующих.
Пять вечера. Уже часа три как стемнело. В начале января световой день продолжается около четырех часов. Ничего страшного, привыкаешь. Начинаешь ходить на свидания в пять.
Куда податься в городе? Есть два варианта. Один – это необъяснимо популярный ларек на краю грязного пустыря. Там продается местная версия равиолей. Называется “бууз”. Вкус – в точности как у любой другой версии равиолей в любой кухне мира: неплохо, но не равиоли. При этом ларек пользуется таким успехом, что его метастазы расползлись по всему пустырю: парусиновые навесы и складные стулья, утопающие в грязи под тяжестью местных задниц. Социальная функция заведения – как у “Дэйри Квин” на Среднем Западе: по ночам стайки подростков маячат под навесами, оглушают окрестности грохотом своих мопедов и бурятским рэпом.
Второй вариант – это ресторан / ночной клуб / кабаре / стриптиз-бар под названием, натурально, “Дикая лошадь”. Ни одна из его функций не преобладает над другими – просто так вышло, что некоторые посетители у стойки время от времени что-то едят, а некоторые женщины, которые прохаживаются по низкому помосту с микрофоном для караоке, время от времени раздеваются. Я надеюсь, что сегодня обойдется, хотя, по моим наблюдениям, Лори на это наплевать.
В гостинице “Звезда” у нас с Гэри отдельные комнаты с общим санузлом. Для нашей команды – все самое лучшее, а как же. Я вхожу с полотенцем на плече и вижу, что он прихорашивается перед запотевшим зеркалом. Он только что помылся. Стенки ванны одеты в шерсть.
– Свиданка? – спрашивает Гэри, яростно хлеща себя по щекам одеколоновой ладонью. Я молча раскладываю свои бритвенные принадлежности. У меня набор за триста долларов: бритва со светлой роговой рукояткой, кисточка с щетиной из барсучьего волоса, и все это упаковано в обойму из телячьей кожи, которая разворачивается в мягкое плоское полотно. Ничего подобного у меня в жизни не было. Я купил этот набор, к собственному изумлению, в московском дьюти-фри перед тем, как вылететь сюда. Как напоминание о цивилизации.
– Отличный наборчик, – в сотый раз говорит Гэри. Я знаю, куда он собрался. Он уже два месяца ходит к одной и той же проститутке. Они в той фазе, когда она начинает через раз отказываться от денег. Это плохо кончится.
– Ты опять брился моей бритвой? – Промежутки между лезвиями забиты высохшей пеной, черной щетиной и чешуйками кожи.
– Только яйца, дорогой, только яйца.
Я снимаю кассету с рукоятки и промываю ее под горячей водой – такой горячей, что обжигаю пальцы. Засим, поскольку Гэри только что принял душ, запасы гостиничного бойлера иссякают.
– С тебя кассета Mach3. Только, чур, не украинская.
– Серьезно, ты куда намылился? –
– В ларек. – Я с ходу решаю, что поведу Лори в “Дикую лошадь”.
– С узкоглазыми? Да ну. Сходи уж в “Лошадь”, что ли.
– Ты сам туда собрался? – Стало быть, ларек.
– Не-а. Ирина никуда сегодня не хочет вылезать. Кинцо посмотрим.
– Это плохо кончится, Гэри.
Гэри закатывает глаза.
– Все плохо кончается.
И тогда я снова вспоминаю про Жбана. Я выгоняю Гэри из ванной и бреюсь всухую. Притупившаяся бритва со скрежетом срезает щетину.
В “Дикой лошади” я с удовлетворением отмечаю, что Лори приоделась. На ней бежевый кашемировый свитер, которого я прежде не видел. В здешних краях кашемир стоит копейки, потому что рядом Монголия. Полстраны ходит в деревянный сортир с дыркой в полу, но одевается при этом в чистый кашемир. Лори подсаживается к стойке рядом со мной; я уговариваю вторую порцию поддельного “Джонни Уокера” с красной этикеткой. Гэри уверяет, что может различить на вкус больше ста марок виски, и божится, что здешний “Джонни Уокер” на самом деле “Меконг”, таиландское пойло. Мы с Лори обсуждаем, брать нам столик или не брать. В этот момент тетка, завывающая синатровские хиты, внезапно расстегивает блузку с люрексом, не допев Brazil, и из лифчика вываливается гигантская сиська. Вторая, кажется, застряла. Мы решаем, что будем есть у стойки, спиной к сцене.
– Слушай, ты весь красный, – говорит Лори. – Это от природной скромности или ты рад меня видеть?
– Ты себе льстишь. Я побрился перед выходом из гостиницы.
Наша координатор Марго приземлилась в местном аэропорту в декабре. В дороге она намазалась увлажняющим кремом на водной основе. Он замерз в порах кожи. Когда она добралась до “Звезды”, ее щеки походили на выдержанную говядину.
– Насчет твоей скромности у меня нет иллюзий. – Она бросает на меня быстрый, смутно-постельный взгляд. Мне начинает казаться, что я как-то слишком серьезно подхожу к церемониалу “настоящего свидания”. Надо было просто завалиться к ней в номер. Потом заскочили бы в ларек, если б проголодались. Никто нас не осудит, никто не цыкнет. И не цокнет. Мы одичали. Я снова вспоминаю про Жбана, и на этот раз картинка не исчезает, а накладывается на мигающий свет бара, на стены, на лицо Лори.
– Я тут сегодня снимки смотрел, – начинаю я.
Ее передергивает.
– Ты серьезно? Мы будем разговаривать про работу?
– Извини. Ты что будешь?
– А ты что пьешь?
– Якобы “Джонни Уокер”.
– И как?
– Как будто его гнали из желудей и гудрона.
– Двойную порцию, – выкрикивает Лори. Бармен не знает английского. Она показывает на мой стакан и демонстрирует ему два пальца. Он повторяет ее жест, просунув между пальцами язык. Лори говорит: “Fuck you”. Бармен ржет и наливает ей псевдо-“Джонни Уокер” за счет заведения. Я украдкой смотрю на сцену: исполнительница Синатры выпростала обе сиськи, и упившийся техасец за ближним столиком служит вешалкой для ее лифчика. Его голова идеально подходит под размер чашечки.
– Черт, – говорю я, – до заведения добрались нефтяники.
Нефтяники – это десяток мужиков с “Шеврона”, которые ковыряются в мерзлой грязи в полусотне миль от города. Мы стараемся с ними не пересекаться. Опасаясь говорить по-английски, чтобы нефтяник не услышал и не подполз брататься, мы с Лори пьем молча. Молчание длится столько времени, на сколько хватает выпивки. Под табуретками наши ноги осторожно трутся друг о друга. Нам наливают по новой.
– Ты знаешь, что рентгеновские лучи можно увидеть? – спрашиваю я. – Если посидеть в темноте, дать глазам привыкнуть, а потом посмотреть прямо в трубку, они будут видны – такие тонкие голубые полоски. Довольно красиво. Правда, это настолько бессмысленно и опасно, что этого уже тыщу лет никто не делает.