Чешская рапсодия
Шрифт:
— До свидания! — крикнул Кнышев и, погладив чистокровку Бартака по крупу, добавил: — Если приведете языка, буду рад. Опять бы поговорили с человеком из другого мира.
Ротный вскочил в седло и махнул рукой — знак к выступлению. За ним тронулось более сорока всадников — прямо как на свадьбу. Так пошутил Шама, и никто не стал издеваться над ним, даже Аршин. «А у этого моста через Бузулук я бы поставил часовых на том берегу», — промелькнуло в голове Бартака, но он тут же забыл об этом. Перед ними расстилался зелено-желтый
— А знаешь, нравится мне Лагош, — вдруг перебил сам себя Йозеф. — Он служил у гонведов пулеметчиком, а здесь готов отдать лошади свой паек. Вчера мы наехали на стожок сена. Пусть лошадки полакомятся, говорю, а Лагош взял да и раскидал стог: дескать, красноармейскому коню полагается не сухое сено снаружи, а самое сочное изнутри.
Ротный засмеялся, оглянулся на Михала Лагоша. Парень ехал с довольным видом, сидел в седле как влитой.
— Я просил Кнышева, пусть скажет начдиву, как неудобно жить в вагонах, — продолжал Йозеф Долина. — Валяемся в духоте, дышать нечем, сам знаешь, что такое тридцать мужиков в одной теплушке, а открывать двери на ночь не могу позволить.
— Разговор уже был, — ответил Бартак. — Киквидзе просил потерпеть еще немного, и Кнышев согласился. Книжек за это чуть не отругал комиссара. Голубиреку с его батальоном еще хуже, их выдвинули за мост в поле, они там со всех сторон открыты, как заезжий двор.
— Я скажу Кнышеву, чтоб надоедал Киквидзе до тех пор, пока не найдется для нас место в городе, хотя бы в бараках. Пусть пехотинцы немного потеснятся. Ведь нас всего-то навсего тысяча с лишним…
На голой равнине, шагах в трехстах, появились два всадника.
— Господа казаки! — вскричал Долина.
Войта Бартак повернул коня к строю и приподнялся на стременах.
— Аршин, Матей, за мной! А ты, Йозеф, подожди здесь с остальными да рассредоточьтесь немного. Если что, скачите на помощь.
Долина хотел остановить его, но Бартак был уже далеко, а Беда Ганза и Матей Конядра неслись за ним.
Казаки увидели их, но не трогались с места, не распознав, вероятно, что это красноармейцы, и подпустили их к себе на пятьдесят шагов.
— Кто вы? — крикнул один из казаков.
— Свои! — с тихой яростью ответил Конядра. — Подождите!
Его бородка, должно быть, внушала доверие, казаки стояли спокойно, и, только различив красные звезды на фуражках, торопливо выстрелили из карабинов, и обратились в бегство. Три выстрела прогремели им вслед. Один казак свалился с лошади, под другим упал конь. Красноармейцы поскакали. Оставшийся в живых казак пытался выбраться из-под раненой лошади. Вдали показалось еще несколько всадников с пиками, они неслись на отряд Бартака, как осиный рой.
— Матей, оставайся в седле! — крикнул Бартак Конядре,
Казаков, спешивших на помощь своим, было более сотни, и красноармейцы поскакали назад, словно на скачках. Никто не заметил, что лошадь Ганзы задурила, и, прежде чем ему удалось ее успокоить и вскочить в седло, он был окружен казаками…
Тем временем в вагоне Книжека собрались командиры, и комиссар сердито говорил им о трудном положении с размещением полка, как вдруг в окно увидели скачущих разведчиков с пленным поперек седла Бартака. Все вышли, помогли снять пленного. Книжек хотел допросить казака, но Кнышев не позволил. Он вызвал тачанку Лагоша и вместе с Бартаком повез пленного в город, в штаб дивизии.
Киквидзе выслушал комиссара, прищурив сверкающие глаза. Пленный стоял, опустив голову, с видом человека, покорившегося судьбе. Начдив порывисто повернулся к нему и воскликнул:
— Ну, Антон Антонович, большего несчастья, чем встреча со мной, с тобой случиться не могло. Ведь ты меня узнал? Помнишь, на фронте ты выдал меня, я был для тебя политическим преступником. Садись же теперь и говори! Ничто тебе не поможет, казак, так хоть душу спасай!
Казак огляделся из-под желтых бровей. Его окружали шесть командиров, у двери стояли два красноармейца с винтовками. С ненавистью посмотрел он на Войту и сел с вызывающим видом. Войта выдержал этот взгляд, не отвернулся.
Три пики уперлись в грудь Ганзы. Одно движение — и конец Аршину. Вокруг стояли казаки в синих шароварах с красными лампасами, и их хмурые лица не оставляли ему никакой надежды. Он дернул плечом, усмехнулся. Вытри под носом, Беда, сейчас тебя на весы! У него отобрали оружие, и Аршин почувствовал себя нагим. Низенький, как и он, казак с невинной поросячьей физиономией сбил с головы Беды фуражку и растоптал сапогом. Красная звездочка треснула, переломилась надвое. Бритая голова Ганзы блестела от пота. Низкорослый казак вытащил из кобуры Ганзы его же наган и взвел курок.
— Отставить! — крикнул с вороного коня усатый хорунжий. — Нам нужен его язык. Отведи его в штаб, Прохор!
Казак сунул наган в кобуру и с нескрываемым разочарованием посмотрел на подавленного Беду.
— Лезь на своего коня, красная дубина! — проворчал он сквозь зубы, подтолкнув Беду рукояткой нагайки.
Аршин с трудом сел в седло — он и впрямь словно одеревенел. Потянулся к поводу, но Прохор вырвал его и вскочил на своего коня.
— Думаешь удрать, красный черт, да не советую! — С этими словами Прохор стегнул обоих коней. Два казака двинулись за ними.