Чешская рапсодия
Шрифт:
Солнце жгло обритую голову Аршина, он чувствовал, как струйки пота стекают по его спине. Зудел рубец на спине, оставленный казацкой нагайкой когда-то под Львовом. Лошади шли рысью, но Аршина это ничуть не радовало. Ему казалось, что даже мозг его вспотел. Вздохнул: попал ты, Бедржишек, в хорошую кашу… Сначала тебя будут мучить — но разве можешь ты говорить? Можешь предать своих — Киквидзе, добряка Натана Кнышева? Ганза шмыгнул носом. Будут тебя бить ремнями, ребра переломают, а ничто так не нужно для доброй скачки, как крепкие ребра… Разные картины теснились в его воображении. Потом отведут тебя в степь, всадят в тебя четыре пули, а
Аршин вздохнул. Остаются лишь две возможности: бежать или убить себя. Но перед этим надо прихватить с собой на тот свет кого-нибудь — не складывать же даром свою бритую головушку… Беда ворочал мысли, словно сдавливая разгоряченный мозг, но никакого выхода не нашел. Просить он, конечно, ни о чем не станет. Не доставит он им удовольствия видеть, как он трясется от страха. Первый допрос, пожалуй, он переживет — притворится дурачком. А там видно будет. Его отец притворным смирением не раз обводил вокруг пальца эрцгерцогского лесничего, когда тот грозил отцу судом за браконьерство. Жаль, его глупому сыну отвечать не за косулю в лесу… Помнит Беда одну сценку между отцом и лесничим, — ему тогда не было и десяти лет, но он ясно помнит топорное лицо отца, а под мохнатыми усами — бесстрашные острые зубы, готовые вонзиться лесничему в горло. Аршин вздохнул. Как ни трудно тогда жилось, а по сравнению с теперешними идиллические были времена!
Казачий лагерь был в тридцати верстах от Филонова, в станице, окруженной редким сосновым лесом, по которому протекал ручей, в Чехии его назвали бы рекой и обозначили на карте. Всадники проехали по мосту, миновали дощатый сарай, покрытый серо-зеленой плесенью. Недалеко, возле полевой кухни, паслось несколько верблюдов, одногорбых и двугорбых. Аршин оживился: вот это провиантское обеспечение! Низкорослый Прохор приказал Аршину слезть с коня и погнал его к красивому дому станичного атамана; стены дома были бревенчатые, на крыше — новая дранка. В сторонке, на молодом высоком клене, висели два полуголых трупа: мужчина и женщина. Аршин испуганно вскинул глаза на них.
— Шутки шутили с нами, шпионская сволочь, господин учитель и его сука, — злобно усмехнулся Прохор.
Страшные плоды такого прекрасного дерева! Неужели и ты для этого вырос, Беда?
У крыльца стояли двое караульных — пожилые бородатые казаки. Будто спали стоя.
— Башка-то у него красота, прямо татарский жених, — сказал за спиной Беды один из караульных; Беда мысленно выругался. Ему легче бы стало, если б он мог выругаться вслух.
В комнате, полной табачного дыма, сидел за столом громадного роста казак с погонами есаула. Гимнастерка расстегнута, тучное брюхо колышется при каждом вздохе, во рту торчит папироса. На столе полупустая бутылка водки и рюмка красного стекла. Есаул диктовал что-то молодому писарю.
Прохор громко отрапортовал, что привел пленного чеха, и рассказал, как он был взят. Есаул встал. Его светлая кудрявая голова чуть не доставала потолка. Он выдохнул дым в белокурые усы и сдвинул брови.
— Говоришь, чех? — обратился он к казаку. — Второй красноармейский из Тамбова, командир пан Норберт Книжек? Хорошо, очень хорошо, Прохор!
Есаул налил водки, выпил и подошел к Ганзе. Нос Беды
— Да ты, видать, такой же чех, как я китаец. Скажи, зачем пошел в чешский полк?
Аршин икнул.
— Я чех, ваше благородие. К пану Книжеку я потому пошел, что не было выбора. Для чехословацкой Легии ростом не вышел.
Беда стоял, чуть пригнувшись, затаив дыхание, и все старался разобраться в выражении жирного лица офицера. «Если этот верзила ударит, тут мне каюк!»
— Пан Книжек тоже смеется над моим малым ростом, — обиженно добавил Аршин.
Есаул вернулся за стол. Прохор ждал у двери приказаний.
— Дай-ка ему по роже, только чтоб не перекусил язык! — дружеским тоном сказал есаул Прохору.
Прохор подскочил — Беда пошатнулся от его удара, но сейчас же выпрямился. «Если эта свиная харя подойдет еще, стукну его меж глаз, а там будь что будет!» — решил Ганза.
— Свяжи-ка ему руки, — сказал есаул. Прохор проворно выполнил приказ. — Так, — произнес есаул вкрадчивым, приветливым голосом, — а теперь слушай внимательно, сморчок, и отвечай правдиво. Легкую смерть заработаешь. А может, я сохраню тебе жизнь и приставлю к верблюдам. Все зависит от тебя. Сколько вас в чехословацком полку?
Ганза наморщил лоб и изобразил раздумье. Не оставьте меня в беде, отец!
— Полк.
— Людей сколько?
— Я ведь не при канцелярии, говорят, тысячи две.
— С комиссаром Кнышевым встречаешься?
— Как петух с крестьянином. У него много дел, ему не до меня — вокруг него тысячи.
Есаул был недоволен. Ганза читал каждую мысль на его буграстом лбу с глубокой морщиной от виска к виску. Эх, вот бы теперь распахнулись двери и появились бы на пороге «волшебный стрелок» Конядра, рыжий горлан Шама и остальные ребята! Ух какая бы тут поднялась буря! А так что…
— Слушай, сморчок, ты правду говори, — со странным добродушием молвил есаул, — не то разрисую нагайкой голую твою башку! Сколько полков у Киквидзе?
Аршин чувствовал себя как на раскаленной плите. Приподнялся на цыпочки. Держись, Бедржишек, преврати-ка дивизию в армию! Сам ты все равно не выкарабкаешься, зато казакам на время заморочишь голову… И он начал не торопясь:
— Точно не знаю, постойте, посчитать надо. Только, ваше благородие, если вы это знаете лучше меня, то не сердитесь, ведь Киквидзе со мной никогда не делился. Значит, в дивизии два кавалерийских полка, ребята что надо, потом два пехотных, два артиллерийских…
Аршин сделал вид, будто напрягает память. Есаул помрачнел. Беда перевел дыхание и продолжал:
— Потом, слыхал я, есть при штабе дивизии инженерный полк, по крайней мере так говорят, затем наших, чехословацких, — два или три, точно не знаю, да штурмовых батальона два-три… Говорили еще, завтра в Филонове прибудут три бронепоезда, какая-то дальнобойная батарея и огнеметный батальон. А под Бахмачом мы, чехи, захватили у немцев пять огнеметов…
Голова Ганзы покрылась крупными каплями пота. Слышал бы его Киквидзе, со смеху покатился бы, засияло бы его молодое лицо. Эх, Аршин, было бы у нас столько полков да такое вооружение! Злой, издевательский хохот зазвучал в душе Ганзы. Эх, твое толстобрюхое благородие, да у нас, большевиков, кроме дивизии Киквидзе, есть сотни других, и если не Киквидзе, то другие сдернут с вашего зада штаны с лампасами!