Чешская рапсодия
Шрифт:
— Йозеф, — крикнул вдруг из угла Ганза, блестя лукавыми глазами. — Не пора ли перевернуть страницу? А то взгляни на Власту: уснул ведь от твоего чтения. Был бы у него чуб да бритая голова, я бы сказал: запорожец, которого убаюкала милая!
— Эй, заводила, а ты не подумал, может, именно теперь нам вовсе не хочется слушать твою трепотню? — прикрикнул на него Шама.
— Я треплюсь? Вот новость!
— А кто тут болтает больше тебя? — строго сказал Долина. — Ян прав. Не думай, что ты умнее всех.
Продолговатое лицо Ганзы нахмурилось.
— А ты думаешь, что
Власта Барбора встал с седла.
— Чего вы ругаетесь? Если Аршина это успокоит, я обрею голову и отращу чуб. Читай дальше, Йозеф!
Но ссора все-таки разгорелась. Шама и Ганза кричали друг на друга, вмешались Петник с Барборой. Бартак и Долина выскочили из теплушки и ушли в командирский вагон.
— Если бы я не любил Аршина, влепил бы ему здоровую оплеуху, — сказал Долина.
Войта рассмеялся:
— Зачем? Он уже сам жалеет, что сорвался.
Как только Долина и Бартак ушли, Шама закричал во во всю глотку:
— Так, товарищи, начальства нет, теперь мы будем судить Ганзу своим судом! Он у нас узнает, как всех задирать! Ну чего он прицепился к Долине и к Власте? Сделаем чуб Аршину! Запорожец из него не получится, но татарин выйдет!
Шама побагровел, его лицо стало таким же огненным, как и его грива.
Берджих Ганза ухмыльнулся, не торопясь вытащил он из ножен шашку, провел пальцем по лезвию и гаркнул:
— Подойди-ка поближе, сын смерти! Господа, не плачьте над ним, я отправлю его на тот свет безболезненно.
Ян Шама делал вид, будто не слышит, но глаза его метали искры. Он повернулся к Карелу Петнику:
— Портняжка, возьми-ка ножницы и за дело!
Никто и оглянуться не успел, как Шама кинулся на Ганзу, вырвал шашку из его руки, и оба покатились по полу. Сила у Шамы была страшная — в одну минуту Аршин был привязан к своему седлу. Подошел Петник с ножницами и гребенкой.
— Только посмей! — кричал бледный задыхающийся Аршин, бешено крутя головой. Шама сжал ему челюсти и проворчал:
— Будешь вертеться, сделаю из тебя отбивную с чесноком!
Ганза дернулся еще раз-другой, но Петник уже въехал ножницами в его волосы и начал стричь, как барана.
— Не бойся, Аршин, мне не впервой, дома я стриг отца и братьев, и знал бы ты, как они меня хвалили! А татарин из тебя получится знатный!
И Ганза присмирел. С ненавистью таращил он глаза на Шаму, но не двигался — рыжий стоял над ним наготове. «Прямо подручный палача», — пришло в голову Аршину, и взгляд его повеселел.
— Товарищ Шама, а знаешь, ты делаешь доброе дело, — сказал он вкрадчиво. — Я как раз собирался завтра остричься, вот теперь даром это сделаю… А то у меня уже косицы дай бог… А ты, пятачковая [7] душа, — Ганза перевел взгляд на Петника, — уши мне оставь как есть, они мне, знаешь, нужны. Хоть и выросли побольше твоих закорючек, но я желаю сохранить их до гроба. Слышишь?
Товарищи стояли вокруг, безжалостно хохоча при виде того, как ловко Петник орудует ножницами. На макушке Аршина начала выделяться прядка длинных волос.
7
По-чешски petnik (петник) —
— К осени вырастет настоящий чуб! — крикнул «челябинец» Качер.
— Спрячь-ка язык за зубами, как бы Карел и его не подрезал, большой будет удар для тебя, — огрызнулся Бедржих.
Власта Барбора поднял с пола шашку Ганзы, вложил ее в ножны и повесил на стену рядом с шинелью.
Тут появилось мыло, Качер с хохотом принялся править бритву на ремне. Беда Ганза опять повел глазами, попытался встать, но Шама прижал его к седлу.
— Намыльте-ка его как следует, наш запорожский атаман любит, чтоб побольше пены было на морде! — вскричал он уже без злобы. Однако он не выпускал Ганзу из рук до тех пор, пока голова драгуна не стала как детский задок, а на темени не остался зародыш чуба. Тогда он его развязал, бросил недоуздок в угол и закурил.
— Так, а теперь произнеси-ка хорошую речь, красавец, — язвительно засмеялся он.
Аршин, не ответив, провел рукой по голове. Задержал ладонь на кустике волос. Криво усмехнулся — глаза его как-то побледнели.
— А удобно мне теперь будет! — выпалил он, однако бодрился он явно из последних сил, потому что в следующую минуту, сорвав со стены фуражку и растолкав товарищей, он выскочил из теплушки. Его проводил громовый хохот, причем выделялся голос Шамы.
Аршин вернулся через час. На бритой голове от чубчика не было и следа. Он сдержанно улыбался и разговаривал, словно медом по губам мазал.
Войтех Бартак не старался докопаться, отчего к нему так относятся его люди. Некогда ему было. Он любил сидеть в их теплушках, участвовать в их разговорах и смеяться над их остротами. Ему и в голову не приходило, что он чем-то от них отличается. Любой мог его остановить, довериться ему, хотя бы Бартак был и моложе, и заботы своих бойцов он принимал как личные. Конникам он предпочтение не отдавал, и за это его хвалили пехотинцы. А он и не стремился заслужить похвалу, ему достаточно было знать, как кто в его роте настроен. Узнав, что проделали над Бедой Ганзой, Войтех как бы мимоходом похвалил Беду за умелые действия при розыске потерянных эшелонов. Потом вызвал Власту и строго спросил, почему Ганза до сих пор не вступил в большевистскую партию. Власта, удивленный, признался, что говорил об этом с Ганзой, но Ганза до сих пор ничего не ответил.
— Фросин брат тоже большевик, — добавил Власта, — и ее примут не сегодня-завтра, она сослужила большевикам хорошую службу.
Бартак похлопал Власту по плечу и ответил:
— Скажи о своем решении Долине. У него больше возможностей, чем у Аршина, ведь он председатель полкового комитета.
Власта воскликнул:
— Знаю, наш брат не может служить чужому делу…
Наутро кавалеристы отправились в новый объезд Филонова. Натан Кнышев советовал Бартаку не рисковать зря, и Войта вполне понимал его. Командир полка Книжек пожелал им счастливого возвращения.