Честь мундира. Записки полковника
Шрифт:
Мундир
В тот год по Москве стали ходить слухи, что Егор Иванович Кородубов – сын легендарного летчика-аса времен Великой Отечественной войны, маршала авиации, потихоньку спивается.
Знающие люди судачили, что военного пилота из него не получилось, хотя знаменитый отец мечтал об этом. После досрочного (по состоянию здоровья) увольнения из армии Кородубов-младший несколько лет работал то в научно-исследовательском институте ВВС, то на военной кафедре авиационного университета, где его пристрастие к Бахусу из-за уважения к славе отца долго терпели, а затем все же
Немногочисленные родственники, сослуживцы, отставные и действующие военачальники, пришедшие на очередную годовщину со дня смерти маршала к его могиле на Новодевичьем кладбище чтобы возложить цветы, обратили внимание на непрезентабельный вид Егора Ивановича: сильно помятый и засаленный черный костюм, старые и пыльные туфли, грязный ободок на воротнике давно нестиранной белой рубашки. Опущенность этого человека выдавало и лицо – желтое, как свечной парафин, не по годам морщинистое, с большими, грубо припудренными «мешками» под глазами.
– Как постарел, как постарел Егор, да и болеет, видать, – негромко и со вздохом сказал кто-то сердобольный в толпе, стоявшей вокруг роскошной могилы маршала.
– Ага, болеет, – так же негромко откликнулся насмешливый женский голос, – алкоголизмом эта болезнь называется…
– Чччшшшш… господа-товарищи, – тут же суровым скрипучим басом пресек этот разговор седой авиационный генерал с жирными желтыми звездами на погонах, – имейте же советь хоть на кладбище не склочничать!
Когда услужливо суетившийся вокруг Кородубова холеный человек со слащавой официантской прытью стал раздавать скорбному народу белые пластмассовые стаканчики и наливать в них поминальный коньяк, рука Егора Ивановича дрожала так, словно его била лихорадка. К тому же было замечено, что на кладбище он приехал уже в заметном подпитии. Многие из тех, кто подходил к Кородубову с формальными словами соболезнования и ритуального восхищения судьбой его отца, втайне были шокированы тем, что Егор Иванович весело чокался с ними пластмассовыми стаканчиками, слово все это происходило не у мрачной мраморной надгробной плиты, а где-нибудь на загородном пикнике.
После смерти родителей (мать умерла через два года после кончины отца) Егор Иванович по договоренности с сестрой Верой продал огромную родительскую квартиру на Кутузовском проспекте. А вырученные деньги были поделены пополам. На них дети покойного маршала купили себе новое жилье в разных районах Москвы.
Вера Ивановна неохотно и холодно общалась с братом после несправедливой, на ее взгляд, дележки вещей, некогда принадлежавших отцу. Больше всего ее возмущало, что Егор забрал себе маршальский мундир Ивана Пантелеевича со всеми его Золотыми Звездами Героя Советского Союза и дюжиной орденов. Она предлагала брату во избежание недоразумений и обид сдать мундир вместе со всеми регалиями в музей, но давно прилипший к Егору дружок Яков Караман подговорил его не делать этого. Ей достался фронтовой летный шлем отца, его полевая сумка, часы, белые парадные перчатки да потрепанная рукопись книги, которую Иван Пантелеевич так и не успел окончить. Все это Вера Ивановна вскоре передала в музей авиации.
А маршальский мундир пылился в шкафу прихожей новой квартиры Егора Ивановича, над
Он каким-то ловким образом влез в доверие Егора Ивановича еще при жизни его отца и уже тогда начал делать свой тайный бизнес на знакомстве с его семьей.
Он то ли в шутку, то ли всерьез называл себя еще и пресс-секретарем маршала, когда иностранные журналисты хотели взять интервью у Ивана Пантелеевича. Караман через Егора Ивановича решал этот вопрос, но не признавался ему, что требует с иностранцев деньги.
Вера Ивановна попервах недолюбливала этого ушлого человека, а затем и вовсе стала люто ненавидеть его. Особенно после того, как в «Комсомольской правде» прочитала заметку о том, что некий гражданин N. сдал в магазин «Антиквар» на Арбате офицерский кортик маршала авиации Кородубова.
С трудом найдя телефон этого магазина, она позвонила его директору, чтобы узнать, – кто же этот «гражданин N». Ей, конечно, не сказали, ссылаясь на конфиденциальность таких сделок. Тогда Вера Ивановна зашла с другой стороны: притворяясь покупателем, имеющим самые серьезные намерения купить кортик, она спросила у директора:
– А как насчет подтверждающих документов? Где гарантии, что это не подделка? У вас хоть какие-нибудь документы на сей счет есть?
Директор явно был готов к таким вопросам:
– Обижаете, гражданочка, – у нас же серьезная фирма, а не «Рога и копыта»! Прежде, чем принимать товар, мы попросили предоставить нам справку о его первом владельце… Ну чтобы было все чин по чину… Кто награждал, когда награждал, за что награждал… Номер холодного оружия… Дата награждения, подпись, печать… Кстати, награждал этого Кородубова сам маршал Жуков в апреле 1955 года. Все есть, все есть! Не беспокойтесь! Если сомневаетесь, можете сами сделать запрос в архив минобороны.
Тут Вера Ивановна собрала в кулак все свои нервы и пальнула в антиквара самым главным вопросом:
– И сколько вы просите за кортик?
– Пять тысяч долларов, но можем немного сбросить… Торг возможен. Так что торопитесь, знатные вещи у нас долго не залеживаются!
Таких денег у Веры Ивановны не было.
– Позор, позор, какой позор! – обхватив голову руками, свирепо говорила она мужу, – мне теперь стыдно появляться на улице! Как я буду людям в глаза смотреть?! Эта пьянь поганая опустилась уже дальше некуда и позорит имя отца!
– Ты должна серьезно поговорить с братом, – сочувственно советовал ей муж.
Пару раз она пыталась сделать это. Но и в сквер на Гоголевском бульваре, и в сад Эрмитаж, где Вера Ивановна тайком от Карамана назначала Егору встречи, брат приезжал «под градусом», и серьезного разговора не получалось. Он тупо повторял слова о каких-то «тяжелых обстоятельствах» и «трудном материальном положении», но суть этих мутных аргументов не раскрывал. Впрочем, пару раз в его нетрезвых бреднях мелькнуло слово «штраф». Но Вера Ивановна не придала этому серьезного значения, зная давнюю привычку Егора к брехливому оправданию своего порока.