Честь мундира. Записки полковника
Шрифт:
Пыталась она поговорить и с Караманом о кортике, но тот ускользал от ее прямых вопросов, как прыткая рыба из рук рыбака, и тоже напускал тумана на «трудное материальное положение» Егора. «Я тут человек посторонний, решение о продаже кортика не принимал, – ловкаческой скороговоркой отбивался он в телефонной трубке, – так что ваше желание растерзать меня несправедливо».
Так ничего и не добившись, Вера Ивановна поехала к своему старому знакомому – директору музея авиации старику Агальцеву, тому самому, которому пару лет назад бескорыстно передала кучу отцовских вещей. И все ему рассказала. Агальцев к ее вести
– Я все проверил. К великому сожалению, это подлинник. Кортик образца 1945 года был принят в 1955 году для ношения маршалами, генералами и офицерами всех Вооруженных Сил… И вашему отцу…
Вера Ивановна не дала ему договорить:
– Извините, музей может выкупить кортик? Я готова выделить какую-то сумму…
Агальцев после долгой паузы ответил:
– Я постараюсь что-нибудь придумать.
И он придумал. Он бросил клич в Минобороны, в Главный штаб ВВС, в комитет ветеранов, в какой-то банк. И кортик был выкуплен вскладчину. Его поместили на стенд музея, рядом с другими личными вещами маршала авиации Кородубова.
Но предприимчивый дружок Егора Ивановича с его нетрезвого позволения продолжал потихоньку распродавать вещи маршала российским и зарубежным коллекционерам редких раритетов. Немалую часть вырученных денег он прикарманивал, а остальное шло на кутежи с увядающими, но молодящимися бабами, которых Яков частенько приводил в квартиру Кородубова. Одна из них, – Полина Федоровна, бездарная пятидесятилетняя актриса театра железнодорожников, так влюбила в себя Егора Ивановича, что Караман даже запаниковал. Она все чаще оставалась ночевать с другом, похозяйски наводила порядок в квартире, а однажды обнаглела до того, что приказала Якову сходить в магазин за картошкой. Караману стоило немалых коварных трудов, чтобы отвадить, как он ехидно говорил, «железнодорожную артисточку» от Егора.
У Веры Ивановны был и еще один повод ненавидеть Карамана. По мере того, как он спаивал все больше опускавшегося Егора, сам собой возникал вопрос о том, кому достанется квартира, если, не дай Бог, с ее хозяином случится самое страшное?
Когда Егор развелся с женой и ушел от нее, оставив на Тверской супруге и двум детям четырехкомнатную квартиру в старинном доме, он пару лет жил в загородном коттедже этого самого Карамана, который все больше начинал играть роль своего рода «сиделки» при Егоре. Потому мысль о том, что квартира Егора может достаться этому хитроглазому мошеннику, совершенно чужому человеку, прилипшему к брату явно с корыстными целями, все больше тревожила Веру Ивановну.
И вот однажды она позвонила брату и свирепо гаркнула в трубку:
– Сволочь ты!
Эти же слова (правда, добавив еще несколько не по-женски крепких матерных слов) она сказала по телефону и Караману.
В тот день давняя подруга Веры Ивановны, с которой она работала на европейской кафедре МГИМО, ошарашила ее убийственной новостью – мундир маршала Кородубова выставлен для продажи на аукционе Сотбис в Лондоне.
Подруга узнала это от своего сына, – он был дипломатом и работал в посольстве России в Великобритании.
Вера Ивановна не сомневалась, что это дело рук Карамана. Собственно, так оно и было.
А через
– С вами хочет поговорить господин Гартман, глава нашей фирмы.
Вскоре в телефонной трубке раздалось:
– Здравствуйте, Вера Ивановна. Позвольте представиться. Я – сын Эриха Гартмана. Я уверен, что вы знаете, кто был мой отец.
– Да, знаю, – настороженно и холодно ответила Вера Ивановна, – ваш отец был гитлеровским летчиком.
– Очень хорошо, очень хорошо, – тем же вежливым тоном, но слегка растерянно продолжал Гарт-ман, – а ваш отец был лучшим сталинским летчиком. Так что мы дети знаменитых отцов!
– Мой отец был лучшим не сталинским, а советским летчиком! – строго уточнила Вера Ивановна.
Гартман тут же парировал веселым тоном:
– Гуд, тогда и мой отец был лучшим не гитлеровским, а немецким летчиком!
– Господин Гартман, давайте не будем углубляться в эти стилистические дебри, – сухим голосом ответила Вера Ивановна. – Какое у вас дело ко мне?
Гартман на несколько секунд замешкался и осторожным тоном продолжил:
– У меня к вам есть очень деликатный вопрос. Я даже не знаю, как задать его вам. Я волнуюсь. Пожалуйста, не обижайтесь, если я сформулирую свой вопрос некорректно…
– Господин Гартман, давайте без обиняков, я давно уже не девочка и немало пожила на этом свете.
– Спасибо, спасибо, – говорил в трубку немец. – А вопрос у меня вот такой. Что заставило вас выставить мундир отца на продажу в Сотбисе? Я когда услышал об этом, то не поверил своим ушам! Так не может… Так не должно быть! Ваш отец – мировая легенда и потому....
Вера Ивановна не дослушала его:
– Господин Гартман, я мундир отца на Сотбисе не выставляла. Это сделал мой брат Егор. Так что все вопросы – к нему. Извините, но мне крайне неприятно говорить на эту тему!
– Я вас понимаю, я понимаю, – тактично маневрировал немец, – а я могу связаться с вашим братом? Телефон можно?
– Можно, – буркнула Вера Ивановна и продиктовала Гартману домашний номер телефона брата.
В тот же день Гартман позвонил Кородубову. И хотя был уже полдень, хозяин квартиры еще спал «после вчерашнего». Трубку взял Караман. Он представился немцу «личным пресс-секретарем» Егора Ивановича. Гартман сообщил ему, что хотел бы «получить аудиенцию у господина Коро-дубова». Караман ответил, что «это сейчас почти невозможно». И стал врать, что у Егора Ивановича рабочий день расписан до минуты – интервью, приемы, встречи, выступления, визиты, поездки в школы и институты, общественная работа, военно-патриотическое воспитание…
– Я понимаю, я понимаю, – не отступал Гартман, – но я бы все же просил вас выкроить для меня хотя бы минут десять-пятнадцать в любом месте и в любое время. Я был бы очень благодарен вам… Я могу сделать вам гонорар за вашу работу…
– Хорошо, я что-нибудь придумаю для вас, – уже потеплевшим голосом отвечал Караман, – хотя мне придется внести коррективы в плотный рабочий график Егора Ивановича. Позвоните мне вечерком, часов в восемь.
Немец позвонил сам ровно в восемь. Караман сообщил ему, что «выкроил окошко» для встречи, хотя для этого пришлось отказать японскому и даже американскому телевидению (он опять врал).