Честный акционер

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Простите, что напугал, — вежливо проговорил мужчина.

— Ой, Борис Григорьевич! Это вы меня извините. Вы к папе?

— Да, — кивнул Берлин и улыбнулся. — Можно мне войти?

— Да, конечно.

Лариса посторонилась, впуская бизнесмена в кабинет. Потом закрыла дверь и вернулась на свое место. Кизиков и Берлин пожали друг другу руки. Берлин сел в кресло, лицо его стало каменным. Лариса и Павел Петрович уставились на него в тревожном ожидании.

— Я наводил справки, — сказал Берлин. — Папка, которую вы передали Казанскому, не приобщена

к делу.

— Я так и знала! — выдохнула Лариса.

Кизиков провел рукой по жестким кудрям. В глазах

его появилось отчаяние.

— Н-да, — выговорил он. — Это плохо.

— Хорошего мало, — кивнул Берлин. — Казанский повел себя, как настоящий, стопроцентный негодяй. Если он не остановился сейчас, он уже не остановится… До тех пор, пока не посадит Храбровицкого лет на десять. Павел Петрович, я закурю?

— Да, конечно, — рассеянно кивнул Кизиков.

Лариса сидела молча, впившись пальцами в подлокотники кресла. Берлин закурил и продолжил:

— Мы изначально знали, что все это дело высосано из пальца. Но благодаря Казанскому его уже не удастся свернуть. — Бизнесмен усмехнулся и добавил с мрачной иронией: — По крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь не свернет шею самому Казанскому.

За последние дни загорелое лицо Берлина как-то выцвело и пожелтело. Щеки запали. Глаза стали еще темнее. По всему было видно, что он крайне тяжело переживал несчастье друга и коллеги.

— Удивительно, до какой степени остервенения можно дойти, желая выслужиться перед начальством, — глухо проговорил Борис Григорьевич, задумчиво пуская дым. — Михаил столько сделал для страны, а страна не желает этого замечать. Он принес в бюджет миллиарды! Он помог президенту стать по главе государства. И вот вам благодарность!

— Что будет с «СНК»? — спросил Кизиков.

— Не знаю. При самом плохом развитии сценария компания вынуждена будет объявить о своем банкротстве. Сто пятьдесят тысяч человек будут выброшены на улицу. Сто пятьдесят тысяч человек, которым Михаил дал работу, высокую зарплату и возможность почувствовать себя свободными людьми, живущими в свободной стране. Теперь все это полетит к черту!

Рука Бориса Григорьевича дрогнула, с дымящейся сигареты сорвался столбик серого пепла и рассыпался по полировке стола. Погруженный в свои мысли, он этого даже не заметил.

Суставы Ларисиных пальцев, сжимающих подлокотники кресла, побелели.

— Черт побери! — совсем не по-женски процедила она сквозь зубы. — Эта проклятая следственная машина не успокоится, пока не перемелет все кости Храбро-вицкого. Такое только в России может быть.

— У нас в стране чиновники — не слуги народа, а его хозяева, — грустно заметил Борис Григорьевич. — Они понимают только язык силы и служат тому, кто сильнее. А сильнее всех у нас в стране — исполнительная власть.

— Надо заставить их вести справедливое расследование, — пророкотала Лариса.

Павел Петрович и Берлин с удивлением на нее посмотрели.

— Это Казанского-то? — криво усмехнулся Борис Григорьевич. — Нет, дитя мое. Это дохлый

номер.

— Дохлый… — эхом отозвалась Лариса. Казалось, это грубое слово натолкнуло ее на какую-то мысль. Лицо Ларисы просветлело и разгладилось, как бывает, когда человек внезапно находит выход из тупика. — Нужно послать ему письмо с угрозами — вот что! Подлые люди трусливы. И Казанский не исключение. Он испугается угроз и выпустит Храбровицкого. Обязан будет выпустить,как только приобщит к делу нашу папку.

Берлин покачал головой:

— Вряд ли. Не стоит рисковать попусту. Если вас поймают за этим делом — пощады не ждите. Это будет расцениваться как давление на следствие. И это еще как минимум, — добавил он. — Так что выбросьте эту затею из головы, дитя мое. Не стоит портить свою жизнь из-за одного подлеца.

Зрачки Ларисы сузились.

— А из-за Храбровицкого? — тихо спросила она.

— Из-за Храбровицкого я бы рискнул, — ответил Берлин. — Но все равно это дохлый номер. Одним словом, не советую.

Однако Лариса была не из тех, кто прислушивается к чужим советам, если они противоречат ее собственным воззрениям. Павел Петрович об этом знал, поэтому его устремленный на дочку взгляд стал еще тревожнее.

— Павел Петрович, я, собственно, не надолго, — сказал Берлин и воткнул сигарету в пепельницу. — Хотел согласовать с вами пару бизнес-планов. Я знаю, что вы не любите всю эту «бухгалтерию», но Богдан Юрьевич сейчас на больничном, так что…

Дальше Лариса уже не слушала. Она обдумывала мысль, созревшую в ее голове, прикидывая ее и так и этак. Как она ни вертела свою мысль, получалось, что без помощи ребят ей не обойтись. Но привлекать их к делу Ларисе не хотелось. Все-таки риск остается риском, и, если действовать в паре, скажем, с Геннадием, всегда есть вероятность нечаянно «подставить» его вместо себя. Гм…

Она побарабанила пальцами по подлокотнику.

А впрочем, разве это только ее дело? Разве судьба Храбровицкого касается только ее? Нет! Святой долг каждого, кто имеет хоть какое-то отношение к «Ассоциации ветеранов», — помочь Храбровицкому.

«Так и будет!» — твердо сказала себе Лариса.

5

(спустя две недели после взрыва)

Оказавшись в кабинете Турецкого, Павел Петрович спокойно, не торопясь, оглядел антураж и стены, кашлянул в кулак и лишь затем сел на предложенный Турецким стул. Сел и уставился в окно.

Александр Борисович смотрел на него с нескрываемым интересом. Павел Петрович молчал, Турецкий — тоже, предпочитая, чтобы гость заговорил первым. Наконец Кизиков разлепил сухие губы.

— Александр Борисович, — начал он, не глядя на Турецкого, — я пришел.-., покаяться.

Турецкий медленно закурил.

— Покаяться? — сказал он. — В чем?

Павел Петрович перевел взгляд на Турецкого, как-то странно усмехнулся, затем выставил вперед руки ладонями вниз и сказал, повысив голос: