ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
– Парень, у тебя ремень есть? Обыкновенный, брючный!
– Володя помог Еркину намертво стянуть тяжелые кулачищи.
– Ну, а теперь отдохнем, подождем публику, перекурим… Не куришь? Хвалю. Где-то я тебя видел. А-а… Ты был, когда дрались. Тебя как зовут? Давай, Еркин, устроим небольшую иллюминацию. Собери травки побольше. Понял? Тогда действуй…
Еркин торопливо ломал курай, складывал в кучу:
– Столько хватит?
– Хватит! Пали!
– Володя с наслаждением прикурил от зажигалки Еркина.
– Откуда у тебя такая шикарная?
– Брат подарил.
–
– Научный работник.
– Хороша, но разовая. Прогорит газ - выбросишь.
– На бензиновую переделаю.
– Можно!
– Володя курил, блаженствовал.
– Приятно было с тобой познакомиться. Ты молоток!
– Почему-то Володя не сказал Еркину про ту секунду, когда Еркин опередил его, бросился на руку с ножом, отвлек бандита. Нарочно не сказал? Или на радостях забыл, как забыл все быстрые мысли, промчавшиеся в голове перед броском?
Еркин никогда не узнает про свой верх в то мгновение, от которого многое зависит в жизни человека: все прошлое в него вмещается, чтобы после - чудом превращения - в ином уже качестве вылепиться в жизни будущей. Но разве так уж важно: знал, не знал? Важно: сделал.
– Здорово ты его!
– У Еркина никакой нет охоты ближе подойти к сваленному бандиту, разглядеть, насколько рисковал.
– Матерый!
– похвастал Володя.
– Наколочки на руках. Любопытные уголовные сюжеты. Не удивлюсь, если выяснится, что этот тип бежал из-под стражи. Я слышал, они, если бегут, уголовники из колонии, машину на дороге захватят - и по-о-о-шел степью до Каспия… Кто случаем встретится - покойник!
– Володя напоследок крепко затянулся, бросил окурок в костер.
– Что-то наши не торопятся. А я-то еще сомневался: зачем сдуру за ним кинулся, не сообразил ребят поднять. Пока подымались бы, он далеко мог уйти. Ты как полагаешь?
– Вполне!
– Еркин представил себе: идет по ночной степи за черной тенью, поджигает сухой курай. Да, повезло ему, что вывернулся откуда-то москвич Володя. И не откуда-то, а возвращался, проводив Сауле до больничной проходной. Целовался с ней или нет? Ладно, это мимо. Повезло Еркину, что Володя сегодня пошел проводить Саулешку. Исабек тоже где-то сейчас по степи бродит. Но Исабек не смог бы взять бандита. Это уж точно - не смог бы. Повезло Еркину, что Володя с ним, а не родич медлительный.
Еркин пошел наломать еще курая. Вернулся с большой охапкой, накрыл слабый, кончающийся костерок. Пламя прогрызлось, выметнуло высоко вверх, раскидало красные искры. Чужой перекатился на спину, лежал с открытыми глазами - в глубине зрачков блеснули тусклые медяшки. Еркину вспомнился давнишний волк: тот же блеск в глубине узких волчьих зрачков.
– Прочухался?
– бросил Володя.
Чужой равнодушно проехал взглядом по солдату - может, принял за конвойного?
– уперся ненавистно в мальчишку, скуластого, высвеченного диким степным огнем: нет, не тот, не мазитовский ублюдок.
– Ублюдку передай: с того света приду - сквитаюсь.
– Не передам!
– Скуластый усмехнулся.
– Зачем его пугать? Но не забуду! С того света придешь - меня здесь встретишь.
На свет костра мчал по степи солдатский
– Показывай, Муромцев, кого взял. Пашка в порядке. Повез пацана в больницу.
Еркину теперь казалось: разговор с Машей был очень, очень давно. Он теперь понимал: незачем ему было разговор затевать - обидные мысли, трудные слова. Где-то он их рассыпал и не вернется собрать. Зачем? Я тебя люблю, Маша! Ничего выдумывать не нужно. Просто нужно жить под открытым небом.
К нему подошел лейтенант:
– У тебя все в порядке? Маша напугалась - плачет.
– Еркин у нас молоток!
– похвалил Володя и стал рассказывать Рябову в подробностях, каким приемом свалил бандита.
Еркин думал: много солдат рассказывает - это бывает, когда перепугаешься. Он сам про волка много рассказывал, и отец объяснил, по какой причине язык развязывается. Еркин тогда себе приказал: про волка не болтать. Но Володю-москвича он не осуждал. Конечно, хватили страху. Еркин достал из кармана американскую зажигалку, протянул Володе:
– На, возьми на добрую память!
– И тебе от меня!
– Москвич снял с руки часы.
Что-то сделали с Салманом слезы Витькиной сестры. От ее слез Салман становился все старше и слабее.
Ехала, хрустела по мерзлой земле машина. Теплые руки трогали лоб Салмана. Хотелось глаза приоткрыть, но Салман себе не разрешил: еще успею, погляжу; не убили, долго проживу…
Машину трясло, кидало. Мысли его путались. Не Салман он вовсе, а другой мальчишка тех же лет, фашистами расстрелянный, да не до смерти. Боевой комбат нашел его среди убитых, поднял на руки, понес: ты теперь долго будешь жить, парень… Салман потерся щекой о колючую шинель: он знал, кто его несет. Полковник - Витькин отец…
В больнице Салман открыл глаза - от Доспаева прятаться не станет.
Доспаев больно ковырял где-то под ребрами:
– Ты везучий. Три сантиметра влево - было бы, брат, очень худо.
Салман - против лампы раскаленной - глядел не моргая, ухмылялся.
Доспаев спросил:
– Ты не думал, что у бандита может оказаться нож?
– Про нож-то? Знал!
– хвастливо сказал Салман.
– Он мне показывал. Большой нож.
– Вот как? Ты знал?
Доспаеву был непонятен этот мальчишка, преследовавший Сауле мелкими злыми пакостями. Дурная трава, но здешняя. Не только сын своего отца, но и сын степи. Что ему надо? Не скажешь… Чего не надо? Жалостливости! Крепкий орешек.
Только тут Салман заметил: по другую сторону стоит Витькина мать в белом халате. Откуда взялась? Оттуда. Она здесь работает. Потерпи, Салман! Тебе еще рано ум-память терять…
– Вы, Наталья Петровна, мне пока не нужны, - распорядился Доспаев.
– Пусть пришлют Мануру из хирургического.
– Она уже домой ушла.
– Не Манура - пусть кто-то еще. Поопытней!
Салман тужился голову поднять, но не оторвал от чего-то липкого - клеенка, что ли?
– Нет! Она не уйдет. Пусть она.
– Он требовательно глядел Доспаеву в глаза.
– Пусть она!