Четверги мистера Дройда
Шрифт:
— Какая наглость! — пробормотал Джон.
— Я не жалею о том, что я ушел от Тома. Все-таки и здесь, мне кажется, я смогу оказаться полезным вам. Видите? Кое-что я уже узнал.
— Но если это правда…
— Не надо горячиться.
Джон шел и чувствовал, как снова энергия наполнила сердце, и чувствовал, что: радость вот-вот вырвется наружу, но, сдерживая себя, он шел, холодно, равнодушно слушая план Хозе.
Глава III
ПРОЕКТЫ, МЕЧТЫ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
В своем кабинете, за большим
Он сопоставлял их с донесениями местных комитетов человеческого спасения и вычерчивал «графику движения революционных организаций». Эта графика была придумана им самим, и Клукс, никому не доверяя, составлял ее.
— Я велел никого не принимать, — резко сказал он появившемуся в дверях адъютанту.
— Мистер Флаугольд.
Флаугольд вошел в кабинет, не дожидаясь разрешения, как человек, которому не могут отказать в приеме. Арчибальд Клукс вскочил и почтительно пошел к нему навстречу.
— Не беспокойтесь, Арчибальд, я на минутку, а вы все за работой?
— Каюсь, мистер Флаугольд, я так увлекся работой, что забыл о времени.
— Да, вы умеете работать.
— Рад услышать это именно от вас.
Флаугольд всегда хвалился, что достиг всего собственным трудом, и своим ответом Клукс только польстил ему.
— Ну, ну, вы мне льстите, — самодовольно улыбаясь, потрогал он по плечу Клукса и, чтобы скрыть удовольствие, принял серьезный тон. — Кстати, для меня не совсем понятен ваш последний приказ.
— Это об институте живых фонарей?
— Да, да. Я не совсем понимаю, для чего нужен; этот архаический институт, не вяжущийся ни с темпом жизни, ни с современным состоянием техники. Для чего нужен этот отрыв рабочих рук от производства? Для чего это бессмысленное стояние на улицах и площадях с фонарями, — ведь не для освещения, надеюсь?
— Конечно, нет. Цель тут совсем иная. Представьте себе, мистер Флаугольд, море рабочих, в котором тонут сотни моих агентов. Кто может поручиться за то, что их сведения правильны? Никто. Им лично я верю, как предателям, наполовину. Мне нужен инструмент, который отражал бы настроение массы, и таким инструментом и являются живые фонари. В любой момент я могу прочитать по этим фонарям, что чувствует масса. Именно потому, что стоять фонарем бессмысленно и унизительно для рабочего, привыкшего к производительному труду, живые фонари становятся особенно чувствительным инструментом. Всякое недовольство, всякий назревающий протест прежде всего скажется на поведении фонарей.
— Вы, пожалуй, правы, — подумав, сказал Флаугольд. — Но не переоцениваете ли вы, Арчибальд, эти живые фонари?
— Нет, я хорошо знаю психику массы. Пока живые фонари стоят, как изваяния, на своих постах, я спокоен. Прочитывая сводки, я проверяю их относительную правильность на фонарях.
— Пусть так, но что скажет весь культурный мир?
— Пустое, мистер Флаугольд, одно интервью с Дройдом — и все будет в порядке. Совсем ведь нетрудно представить дело так: в борьбе с безработицей правительство выдумывает для рабочих какую-нибудь работу, но, поскольку промышленности невозможно использовать всех, приходится прибегать к таким мерам, как институт живых фонарей. Институт особенно подчеркивает
— Браво, Арчибальд, браво! Вижу, что вас подстегивать не нужно. У вас бездна инициативы и находчивости. Продолжайте действовать и можете всегда рассчитывать на мою поддержку, — сказал Флаугольд, подымаясь и пожимая Арчибальду Клуксу руку.
— О, мистер Флаугольд, при вашей поддержке я справлюсь со всеми врагами культуры и человечества, — говорил Клукс, почтительно провожая миллиардера к дверям и едва справляясь с радостью от своей удачи. Он все еще не мог привыкнуть к своему положению.
Проводив Флаугольда, Клукс несколько минут ходил по комнате.
Младший сын знатного рода, потомок целого рода корсаров, колонизаторов и завоевателей диких стран, авантюрист по природе, Клукс с детства мечтал о подвигах, завоеваниях и борьбе. Кипучая натура и честолюбие, соединенные с холодным расчетливым умом, не позволяли ему удовлетвориться скромной судьбой, предназначенной «младшему сыну».
Выбирая себе карьеру, Клукс, вопреки традициям своей семьи, пошел не в армию, а в политическую разведку, понимая, что именно здесь арена самой жестокой борьбы за старый мир, за господ против восстающих рабов.
С молоком матери всосал он презрение к людям, стоящим ниже его на общественной лестнице, убеждение в своем праве господствовать над ними и их обязанности подчиняться. Презрение превратилось в ненависть, когда он убедился, что низы не признают его права на господство. Никакие средства не казались ему жестокими. Все было позволено в этой борьбе не на жизнь, а на смерть.
Клукс с восторгом приветствовал открытие Ульсуса Ван Рогге и деятельно помогал устройству Карантина Забвения.
Когда Карантин начал действовать, Клукс часто отрывался от работы, приезжал в Карантин и подолгу простаивал в операционном зале, наблюдая, как вереница рабочих проходила перед аппаратом лучей К. Несколько секунд приготовлений — и человек получал в затылок разряд лучей.
«Одним врагом меньше», — хладнокровно отмечал про себя Клукс.
Он присматривался к людям, проходившим «курс обезвреживания», и ему казалось, что он замечает, как после каждого сеанса их лица становятся все равнодушнее, глаза все более тусклыми и безразличными.
«Что, голубчики, пропадает охота бунтовать?» — весело думал Клукс.
Несмотря на свое увлечение лучами К, Клукс понимал, что одними лучами нельзя уничтожить революцию, и не соглашался с Флаугольдом, который считал, что над рабочим движением можно поставить точку.
Клукс прослоил всю страну, все предприятия и учреждения армией своих агентов, переплел свои бюро с местными комитетами фашнационала, создал штаб, в который из всех концов страны стекались сводки.
Союз с могущественным миллиардером, фактическим владыкой Капсостара, открывал перед ним горизонты, невероятные возможности, которые даже не рисовались ему в мечтах.
Третий месяц, как он работает на своем посту, но теперь только он осознал вполне свою силу и власть. Теперь он — правая рука Флаугольда. Он ни перед кем не должен будет отчитываться, но сам всех будет держать в руках. Он покажет всем, этим мелким людишкам, что такое власть в руках сильного человека.