Четверо в дороге
Шрифт:
— Уйди!
— Ну, послушай же, бога ради!
— Отстань, говорю! Ты понял?
— Одну минуту...
— Э-э-э!..
Лицо у Горбунова в тени, глаз не видно, но Сычев чувствовал ненавидящий, вперенный в него взгляд.
— Ты в конце концов должен меня выслушать, товарищ Горбунов.
— Какой ты мне товарищ, шваль колчаковская! — Сказал спокойно, сплюнул и, подняв воротник, зашагал быстро, сердито.
Сычев схватил кирпич.
12
Труп Прохора Горбунова нашли
Это было делом неслыханным. Никогда на заводе не убивали людей. Самый отпетый уголовник, самый злостный буян утихал на заводе. Завод — святыня. Работают рядом два недруга, не разговаривают, мечут сердитые взгляды, но и только... А как выйдут из проходной — в драку.
По заводу поползли слухи: убил Горбунова Мосягин. Катя охала:
— Смотри, чтоб и тебя...
Но я уверен был: тут не мосягинских рук дело. Уж он бы в первую очередь со мной разделался.
Однако лучше быть настороже. Я оглядывался, когда шагал по темным переулкам.
В ноябре Сычева посадили, как-то все же докопались до него. Заставили раскрыть тайники с золотишком, бумажными деньгами советскими и документами, в которых указано было, что он, Сычев, не как-нибудь, не случайно, не шутейно, а по-настоящему, верой и правдой служил их превосходительству адмиралу Колчаку, в маленьком, но все же офицерском чине прапорщика: «На передовых позициях проявил храбрость...» Выяснили, что антисоветские лозунги на здании клуба и на заборе возле разрушенной церкви тоже он писал.
Жена у Сычева была тучной, болела. В больницу бы, а он: «Лежи, лежи, отдыхай, доктора-то быстрей угробят». Кормил ее салом, супами жирными да селедкой, тем, что вредно людям тучным и больным. Приучал к браге и пиву: «Для облегченья пренепременно стакашек-другой пропусти перед едой». Катя говорила: «В алкоголика превратил... Развестись боялся. И ждал смерти ее. Видно, что-то выведала...»
Как разоблачили чекисты Сычева, не знал никто, а вот как встретились Сычев с Горбуновым, что говорили они, о чем мечтал Сычев, о том заводские узнали. Говорят, на диво откровенен был Сычев напоследок, в разговоре со следователями. Я услышал обо всем этом от Василия. Новости зять узнавал раньше других. И не потому, что был охоч до них. Нет. Просто люди тянутся к сильному человеку, а приятней всего подойти с какой-то сногсшибательной новостью.
Меня вызвал в конторку Шахов.
Он что-то быстро старел. Лицом потемнел, толстые губы вроде бы еще сильней выпячиваться стали.
— Послушайте, Степан Иванович...
От него как будто вином попахивает. Невероятно! Чтоб Шахов и в рабочее время... Я подошел поближе. Так и есть, пахнет. Но держится великолепно... Только в глазах болезненный лихорадочный блеск. Вовсе стали сумасшедшими глаза, даже смотреть неприятно.
— Скажите, вы жили рядом с Сычевым?
— По соседству.
— Почему же вы мне ничего не сказали о нем. Это ж такая гадина. Такой подонок! Кругом черный.
— Еще черней бывают. А что я должен был сказать?
— Вы же знали, что он оформляется к нам на работу.
—
— И ничего не говорили.
— Ну, а что я должен был говорить?
— Да как же?..
— Ну, а все-таки что?
— Положим, вы не знали, что он колчаковский офицер и каратель — это ясно. Но вы, надеюсь, видели, как он жил, какой вел образ жизни. Спекуляция, торговля на базаре... Хапанье...
— Своим торговал.
— «Своим»... Он все, все подчинял единой цели — обогащению. Контра есть контра. Будто не видели. И Мосягин, дружок Сычева... Он ведь и к вам ходил.
— Знаете что?..
— Что?
— Давайте, не будем. Хотите пришить мне какое-то дело? Не выйдет! Бесполезное занятие, Егор Семеныч.
Шахова, видать, раздражали мои ответы, впился диковатыми глазами-буравчиками, вот-вот просверлит.
— Никакого дела вам никто пришивать не собирается. Но закрыть двери в цех для врагов вы обязаны по долгу службы. Вы понимаете, какие идут разговоры? «В механическом контра!», «Убийцы!», «В механическом шайка шпионов и диверсантов». Хотя какие они шпионы? Ужас! Уж на что Сорока... зря не скажет... И тот: «Что у вас там такое?! Кого вы подбираете? Куда смотрите?» И так это подозрительно глядит. А на пленуме райкома... Побывали бы вы на пленуме. Сколько там было разговоров. Весь город... А я... Разве я один виноват. Есть же помощник начальника цеха, старший мастер, мастера, бригадиры... Профорг, комсорг. А отвечать должен только я... Будь оно все проклято!!! У меня, обязательно у меня! Везде успей, за всеми угляди.
Он говорил уже как бы сам с собой, качал головой и горестно морщился. Но я в ту минуту не чувствовал к нему жалости.
Спорить бесполезно, лучше уйти. Закончилась утренняя смена, в конторку заходили рабочие. Подошел Василий. Я повернулся, но Шахов остановил меня:
— И еще вот что, товарищ Белых...
Не по имени-отчеству, а «товарищ Белых». Скверный признак.
— Скажите сменным мастерам, что завтра в два часа дня совещание. По ряду вопросов. И, видимо, надо нам... проверить новичков. Понаблюдать...
Он говорил вполголоса. Но Василий, стоявший невдалеке, услышал и пробасил:
— Это что, слежка?
— А вы зачем сюда прибыли? Идите!
Я онемел: Шахов всегда дружески, весело, даже с некоторой восторженностью смотрел на Василия. Значит, крепко горечь и всякие опасения въелись в его душу.
Назавтра начальник цеха, уже трезвый, сказал мне:
— Совещание проводить не будем. Это так я...
Под вечер, проходя мимо станка, на котором когда-то работал Мосягин, Шахов проговорил:
— И все же не пойму, как вы не смогли раскусить этих негодяев? Ведь вы их знали. Хорошо знали. Что, не так?
Мне и самому стало казаться, что я слепец. Проглядел, прошляпил, сделал ужасную ошибку, не предупредив Шахова. А размышляя об этом бессонной ночью, подумал: нет, не слепец. Я видел в них только то, что должен был видеть. Они не были со мной откровенными. Они не могли быть со мной откровенными.
Нет-нет да и кто-нибудь спросит в городе: «Слушай-ка, а это у вас там...»