Четвертый разворот (сборник)
Шрифт:
Искупавшись, возвратились наши, решили, что я уснул, и будить не стали. Лика собралась было потормошить меня, сказав, что я обгорю на таком солнце, но Татьяна удержала ее и прикрыла меня рубашкой. После они ушли пить воду, и я снова остался один. Солнце и впрямь припекло, надо было перевернуться, но напала лень, а к тому же лежать вниз лицом было удобнее. Возможно, я действительно бы задремал, но вспомнилось, как Рогачев приглашал меня на день рождения Глаши.
Мне и теперь-то не вполне ясно, зачем он приглашал: к нему мало кто ходил, да и он, похоже, не любил бывать в гостях. Помнится, я спросил,
Рогачев взглянул на меня и, помедлив, сказал, что приглашают они с женой. Я кивнул — теперь мне думается, он боялся услышать отказ, — а он уточнил — Глаша любила читать о природе и про королей. Даже рукой повертел в воздухе, как бы говоря: «Что-то в этом роде», но я заметил, что думал он совсем о другом.
Глашу я никогда не видел, мало что о ней знал, помнил только, как однажды Рогачев рассказывал, что она сидит дома, воспитывает детей, а работать не хочет. Я пошутил, дескать, оригинальная женщина, но он не понял и сказал, что упрекнул ее за это. Она устроилась в какой-то ларек, за два месяца «заработала» тысячу рублей, принесла деньги и положила перед ним. Рогачев поразмыслил и предложил действовать в том же духе. Глаша высмеяла его и заявила, что воровать ей скучно.
«Ты попрекнул меня, что я копейки в дом не принесла, — ответила она якобы Рогачеву. — Вот тебе копейка, а дальше — уволь!»
И попросила больше об этом не говорить. Раскрывая мне эту семейную тайну, Рогачев посокрушался над тем, что в ларьке зарабатывают больше, чем в самолете, и заметил, что Глаша совершила своего рода подвиг, к сожалению единственный.
«Годик бы поторговала, — сказал он мечтательно. — Вот тогда бы я посмотрел...»
Он не договорил, но было видно, что мысль о деньгах ему весьма приятна. Тогда же мне подумалось, что Глаша совершила не один подвиг: она родила детей, не отдала их в садик, а воспитывала сама — да, быть может, жить с Рогачевым — это тоже подвиг? Словом, было интересно взглянуть на эту самую Глашу.
Я выбрал книгу «Учитесь вязать», купил у станции метро букет цветов и поехал к Рогачевым. На звонок вышел он сам, пожал мне руку и пригласил войти. Он был какой-то праздничный, и белая рубашка с узкими погонами делала его моложе. На наши голоса в прихожую вышла Глаша, женщина лет тридцати, довольно миловидная и, судя по открытой улыбке, добрая. Мне она сразу понравилась. Рогачев нас познакомил; я вручил книгу и цветы и сказал все, что говорят в подобных случаях.
«Благодарю, что приняли наше приглашение! — мило улыбнулась Глаша. — Мы вас ждали...»
«Ох, ох! — весело захрюкал Рогачев. — Что за тонкости! Давай веди гостя в комнату...»
«За книгу особенно признательна, — продолжала Глаша так, словно бы и не слышала мужа. — Вязание — моя слабость».
И жестом пригласила меня в комнату.
Вязать она действительно любила: в квартире везде разные салфетки, накидки, а на комнатной двери красовалось сооружение из тесьмы и бамбука, напоминавшее не то рыбацкую сеть, не то паутину гигантских размеров. Впрочем, довольно оригинальное. Я запутался в нем, и Глаша, засмеявшись, сказала, что такое украшение делает квартиру особенной. Я кивнул, чем вызвал благодарную улыбку. Подойдя к полкам с книгами, Глаша
«Чудесная библиотека, правда?»
Я согласился, что так оно и есть, тем более на полках кроме «макулатурных» королей стояли неплохие книги. Мой подарок Глаша воткнула между томиком лирики и какой-то коричневой обложкой и спросила, что я читаю. Отвечать не пришлось: в комнате появился пушистый кот, и она заговорила о том, что он пришел познакомиться со мною и что кот этот чудесный. Звали его Тимофей. Я вспомнил механика и невольно улыбнулся. Глаша истолковала улыбку по-своему.
«Видно, вы любите котов, — сказала она так, будто бы замурлыкала. — Этим ведь и проверяется человек, правда? А многие их ненавидят».
«Это их личная трагедия», — схитрил я, чтобы не говорить, что люди проверяются если не любовью к человеку, то хотя бы терпимостью к нему.
Она протянула мне руку и сказала, что мы, наверное, станем друзьями. Она немного играла, но это было естественно для знакомства, тем более в день рождения. У этой домашней женщины, любившей кружева и вязание, все оказывалось «чудесным» — и вещи, и люди, и коты. Она еще что-то говорила, а я только кивал. Глаза у Глаши были чистые, но веки немного припухли, как будто ее не вовремя разбудили. После мне пришло в голову, что ее не разбудили вовсе.
Рогачев тем временем привел дочерей; обе малышки были похожи на него тем, что у них были такие же вытянутые носики. Меня познакомили с ними довольно церемонно, и каждая дала подержать свою теплую лапку. После этого их отпустили играть, а Рогачев напомнил, что пора садиться к столу.
«Ты не возражаешь, если на кухне?»
Я пожал плечами, дескать, мне безразлично, и он сказал, что там можно курить.
Глаша ушла что-то там приготовить, а мы с Рогачевым немного поскучали, он, кстати, тоже заговорил о книгах, похвалившись, что им достает какая-то продавщица: Глаша познакомилась с нею, когда торговала.
«Есть ли такая, что нельзя не читать? — вдруг спросил он. — Понимаешь меня — нельзя. А если прочитал, то понял все».
Я взглянул на него удивленно, подумав, что он шутит. Нет, Рогачев был серьезен, более того, он смотрел на меня с ожиданием, что вот сию минуту откроется какая-то тайна.
«Есть, — ответил я. — Книг хороших много, но одна все же есть».
Он подался ко мне и поскольку я молчал, то спросил: «Какая?!»
«Мертвые души». Это именно та книга...»
Он был в замешательстве, губы дрогнули, растянулись в улыбке, но я был серьезен, и это его сбивало. Спрятав улыбку, он сказал, что читал Гоголя в школе, — я ответил, в школах еще не то читают, да толку мало.
Мы помолчали.
«Разве что не дошло? — подумал он вслух. — Да ведь и перечитывал. Неужели...»
«Именно она, — перебил я его. — Перечитай еще раз, Гоголя мало кто понял, время не пришло».
«Вот как!»
Я подумал, он спросит, отчего же не пришло время, но он промолчал, задумался, и видно было, что теперь-то примется за «Мертвые души» основательно. Тут вошла Глаша и пригласила нас на кухню.
Стол был накрыт на троих, и накрыт, как сказала бы Глаша, чудесно: салфетки, тарелки, стаканы сияли чистотой. Посреди стола возвышались в вазе принесенные мною цветы, бутылка дорогого вина и две «Боржоми». Глаша, видать, любила готовить, старалась к этому вечеру: все было вкусно, о чем я не забыл сказать, вызвав на ее лице благодарную улыбку.