Четвертый разворот (сборник)
Шрифт:
Посидели мы хорошо, и только Глаша как-то быстро опьянела, стала шумной и требовала, чтобы непременно были танцы. Рогачев пообещал, что танцы будут непременно, и она все время напоминала об этом. Мне показалось, что Глаша, в отличие от своего мужа, говорит то, что думает. Только этим можно объяснить ее предложение перейти на «ты». Она заговорила об этом и, не ожидая моего согласия, вдруг выпалила:
«Ты мне нравишься!»
В этих словах не было ничего особенного, но она сказала их так, что Рогачев поперхнулся «Боржоми» и выскочил из-за стола. Глаша звонко рассмеялась и бросила вдогон, дескать, так ему и надо. Мне не очень нравился такой оборот застолья
«Позвони мне на днях».
В этот момент возвратился Рогачев и стал говорить жене, что она засиделась, а у нас есть свои разговоры. Глаша заупрямилась, напомнив, что ей были обещаны танцы. Лично я никаких танцев не обещал, но, почувствовав, что они поругаются, сказал:
«Не шумите, афиняне! Танцы отменяются».
Рогачев уставился на меня непонимающе и спросил, кто сказал эти слова. Я не успел толком ему ответить, и тут Глаша заговорила о том, что она знает одну интересную историю.
«Все знают эту историю», — прервал ее Рогачев и пошел в комнату.
Вскоре оттуда послышалась тихая музыка.
«Вот тебе и «не шумите», — сказала мне Глаша с улыбкой и пояснила: — Обещано, значит, так и будет».
Я не очень-то понял этот намек на какую-то историю, да и вымученные танцы не прельщали, и поэтому ничего не ответил. Мы сидели молча; Глаша, видать, тоже понимала, что разговор, как и наше веселье, зашел в тупик. На меня она не смотрела и казалась усталой. Мне подумалось, до чего же убого мы с Рогачевым живем: даже праздник превращаем в испытание, похожее на приевшуюся работу, — неужели так у всех людей?
«Все думаешь о чем-то, — вдруг заговорила Глаша, все так же не глядя на меня. — Пытаешься разложить по полкам. Брось ты! Потанцуй со мной и не пытайся ничего понимать... Потанцуем?!»
«Не умею», — ответил я.
«Чудесно, — равнодушно отозвалась она и скривила губы. — Он не умеет».
Мне показалось, она сейчас расплачется, и пришлось пообещать, что мы непременно потанцуем. Она взглянула на меня и вышла. Через минуту на кухню заглянул Рогачев, пригласил меня в комнату и сказал, что придется потанцевать.
«Надо, — добавил он так, будто бы извинялся. — Тут уж ничего не поделаешь».
Я не совсем понял, кому надо — мне или ему, но встал из-за стола.
В комнате был полумрак, горела слабая лампочка под желтым абажуром, звучала тихая музыка — Поля Мориа «Бабье лето». Сначала Глаша танцевала с мужем — снова веселая, шумная, — а затем со мною. Рогачев, развалившись, сидел на диване и смотрел на нас. Мне было не по себе от подобных танцев, и ноги казались деревянными. Он, словно бы догадавшись, что стесняет своим присутствием, вышел из комнаты, пообещав принести вино. Вот тогда Глаша обняла меня за шею и совершенно трезвым голосом спросила:
«Ты догадался, что это я тебя пригласила?»
От неожиданности я наступил ей на ногу. Она вскрикнула и прижалась ко мне. Теперь мы не танцевали, а стояли посреди комнаты, можно сказать, обнявшись.
«Он не скоро придет, — промурлыкала Глаша, когда я попытался разнять ее руки, и положила голову мне на грудь. — Не бойся...»
Я все же разорвал ее руки, подумав, что эта самая Глаша не так глупа, как прикидывается. Появился
Мы перебрались на кухню и дружно закурили. Я ожидал, что Рогачев спросит меня о чем-то или хотя бы сгладит шероховатости вечера — не верилось, что он ничего не приметил, — но он молчал. Я взглянул на часы — пора было отправляться домой: праздник, надо полагать, заканчивался. Он заметил мой взгляд и сказал, что время еще детское.
«А то останься, — добавил. — Заночуешь у нас...»
Он потянулся рукой к сифону, напенил два стакана и стал говорить о том, что мне действительно лучше остаться ночевать Я сказал, что привык спать дома. Он помедлил и прямо спросил, отчего это штурман отряда смотрит на меня косо. Я ответил, что у нас нормальные отношения.
«Странно», — хмыкнул Рогачев и пристально взглянул на меня. — Мне казалось, наоборот... Чем-то ты ему насолил. Говорят, они с женой часто дерутся...»
Наконец-то прояснилось хотя бы что-то: Рогачева интересовали подробности личной жизни моего соседа Я повторил, что отношения у нас нормальные, похвалил штурмана и добавил, что его жена несколько лет занимается в драмкружке при Доме культуры и, вероятно, муж помогает ей репетировать некоторые сцены. Рогачев внимательно выслушал и, видно, поверил, хотя и удивился.
«Вот как!» — сказал он.
Если бы я не почувствовал серьезности вопроса, то пошутил бы, добавив, что штурман с женой подзастряли на одной и той же сцене. Рогачев спросил бы меня, что это за сцена, и я ответил бы, что это та самая, в которой Отелло спрашивает Дездемону, молилась ли она. Мы посмеялись бы и забыли. Но я помнил, что Рогачев просто так не спрашивает.
Со штурманом отряда мы жили по соседству, и наши квартиры имели одну общую стену, сквозь которую было отлично слышно, как мой коллега раз в неделю учит жену уму-разуму. Такая пунктуальность говорила, что это не просто ссоры, а определенный образ жизни, когда о любви не вспоминают даже шутя. От жестокой науки моя бедная соседка плакала, кричала и, случалось, швыряла что-то тяжелое. Возможно, штурман отряда и опасался, что я проговорюсь кому-нибудь, тем более что он считался среди нашего народа общительным и добрым человеком. Петушок неизменно ставил его в пример. Кажется, они даже дружили. Впрочем, я не особенно об этом думал.
Мы выпили с Рогачевым по рюмке, и, откровенничая, он признался, что у него составлен конкретный план в жизни.
«Многие беды оттого, что люди не умеют планировать, — сказал он с важностью в голосе. — Не находишь?»
Вместо ответа я поинтересовался, на сколько же лет он расчертил свою жизнь.
«На пятьдесят, — ответил он, явно стараясь удивить. — А по некоторым вопросам даже больше».
Мне показалось, он меня дурачит, и я спросил, не было ли в его роду немцев. Он отрицательно покрутил головой и принес из комнаты толстую записную книжку с золотым тиснением «Электро-77» и, похлопав по ладони, сказал, что в ней хранится много чего любопытного. Показал мне страницу, где было отмечено, сколько он должен летать вторым пилотом, командиром, а затем возглавить отряд. Возле слова «второй пилот» было аккуратно записано: «Выполнил!» После у него было запланировано поехать представителем за границу: отчего-то ему хотелось непременно в Рим.