Четвертый звонок
Шрифт:
Звонит и звонит, бедная.
А я как раз дома с маленьким ребенком.
Дома. В декретном отпуске. А она звонит. И муж мне: слушай, умоляю, поговори с ней сама, пожалуйста. Вот мужчины всегда так — сначала распустят хвост, а потом — иди, жена, собери мои перья.
А я ему:
— Уж нет, сам ее пригрел, сам и разговаривай. Я — мать кормящая. Мне нервничать нельзя.
А он норовит куда-то спрятаться, говорит, больше не могу. Она меня мучает. Я ее боюсь. Умоляю, ответь ей.
Звонит. Я ее спрашиваю, мол, девушка милая, а как вас зовут?
А
— Меня зовут Алена. Аленушка. Потому что у меня папа русский был, и в маму мою влюбился, и решил жениться, и они в Россию поехали с родственниками знакомиться, а там столы накрыли, и баян играл, и стали праздновать, что он девушку привез, а он сильно запил, и маме сказали, ты домой едь сама, а он, как отойдет, так сразу следом за тобой приедет, и уже там будете жениться, жить да поживать, добра наживать. А он так и не приехал, еще не отошел, наверное, но мама назвала меня в честь его — Аленушкой.
— Как это? Его что — Алён зовут? Ален?
— Его звали Иван.
— А?
— Ну он из России, и это русское имя, а он…
И я ей аккуратно:
— Хватит. Я все поняла. — И потом вкрадчиво: — Алена, а вы не хотите знать, как меня зовут?
— Не, — отвечает, — потом ведь надо сказать «очень приятно», а мне ж не очень приятно. Че ж приятного-то?
Я ей:
— Алена, а ничего, что мужчина, которому вы постоянно звоните, женат и не очень хочет с вами разговаривать.
И она, искренняя, молодец, отвечает:
— Ну, конечно, плохо! — и тут же начинает всхлипывать и трубку бросила.
Через день она пришла. Вот просто пришла по-свойски к нам домой. Рыжая и в мелких химических кудряшках. Стихи свои приволокла. Это вот ужас сразу — мало что кудряшки, а тут еще стихи — просто дикий ужас! Что-то такое вроде: «Я тут чужая… Чужая совсем. Чужая навек…» И опять рыдать. Ну наказанье божье. Я ее утешаю, в личико ей заглядываю, чай несу, спрашиваю — чтобы разговор поддержать, чтобы от горьких мыслей отвлечь, она ведь сидит, плачет и не уходит:
— А где вы работаете, Аленушка?
— На бойне, — отвечает тихонько, всхлипывает, вытирая предложенным платком глаза и нос.
Я ее кулаки осмотрела, мускулы. Мысленно прорепетировала, как схвачу ребенка и куда удирать буду, если что, и переспрашиваю робко:
— На… на бойне?
— Ага, — вздыхает тяжело. — На бойне.
— За-за… Забойщиком?
— Та неее, — отвечает, — медсестрой в медпункте. Я не с мясом работаю. Я — с людьми. Только работы нету совсем. Они ж все здоррровые как эти. Морды во такие! Румяные все. Водку ведрами жрут.
— К-к-кто?
— Бойщики эти. Наши. На бойне.
— А-а-а-а, — протянула я, разглядывая девушку.
— Ну да… — Она опять вздохнула и тяжело замолчала, иногда кивая головой своим мыслям, глядя в пол, комкая листочки со своими стихами толстыми, крепкими, уверенными пальцами.
— Алена, так вы… Это… Вы… Зачем… Вы… Вы меня простите, а вы зачем пришли? Вы чего хотите?
— А! Вот! — спохватилась Алена. — Вчера я ехала в автобусе вечером и разговаривала с
— С кем?!
— С Богом. А с кем же еще?
— В автобусе? С Богом?..
— Ну? Я ему, мол, что за жизнь, Господи, у меня?! И он непонятное сказал мне. И я думаю, а ничего-ничего, надо спросить у твоего… у мужа твоего… твоего пока… Посоветоваться, что мне делать, если я не понимаю. А? — Может, вам, Алена, лучше к священнику?
Она засопела и опять, опустив голову, замолчала.
— А… А что он вам сказал?
— Хто?
— Ну… Бог.
— А! Он сказал: «Таня, прекрати! А то будешь наказана!»
— Какая Таня? Вы же Алена!
— Хто?
— Вы! Вы же Алена, а не Таня.
— Ну?
— Так, может, это он не вам сказал?
— Как это не мне? А кому?
— Тане.
— Какой Тане?
— Ну мало ли… Там, в автобусе же, еще были люди? И какая-нибудь Таня могла быть.
— Откуда?
— Что?
— Откуда там могла быть Таня? Таня же дежурная была в тот день! Ты ж не знаешь, че лезешь!
Я замолчала. Вскипело раздражение. Причем не против этой толстенькой с кудряхами, а не знаю, против ее судьбы, что ли. Вот-вот должна была проснуться маленькая дочь, а я так и не успела отдохнуть. В то время у малышки резались зубы, и я почти не спала. Надо было каким-то образом выпроваживать незваную гостью.
Алена вопросительно смотрела на меня, но я завозилась, засуетилась, она еще помолчала и, помешкав, кивая головой, вытянув шею в другие комнаты, где мог прятаться предмет ее страсти, коварный мой пока муж, медленно и печально ушла. Нелепая такая. С этими ее девичьими локонами, крепкими сильными руками и детскими веснушками на носу.
Потом она еще пару раз звонила, спрашивала моего мужа, ругалась со мной, что я его позвать не хочу. Мол, что, когда начальство звонит, он небось есть дома, а когда Алена звонит, его нема. И что это означает? Что он не хочет с Аленой поговорить? И не хватало духу сказать, да, он не хочет. Она даже писала ему письма, на конвертах рисовала пронзенные сердца. А потом вдруг исчезла на какое-то время. Я волновалась. А через год мы с облегчением узнали, что она вышла замуж, перестала разговаривать с Богом в автобусе и муж ее оказался забойщик на той же бойне. И они ходят по городу, дружные, толстые, румяные, вцепившись друг в друга, громко регочут и объясняют всем, что они здоровые и крепкие, потому что работают на свежем воздухе.
Вот и все… Вся история про Алену…
Я записала и подруге показываю. Она прочитала и говорит:
— У тебя даже лучше получилось. Смешнее. Не так страшно…
СМОТРЕТЬ И ВИДЕТЬ
Из дневника зрителя
ТАЛЛИН
Мы с компанией хороших людей ждем в Борисполе начала регистрации на наш самолет. К нам подсаживается дама, полная, нарядно одетая, в боевой раскраске. Ей явно скучно. Она наклоняется к Л. и, тыркая пальцем в плечо, говорит: