Четвертый звонок
Шрифт:
— Сколько? — спросила Лина.
— Столько-то, — ответила цыганка.
— Много, — сказала Лина, — давай столько-то.
— Щас, — сказала цыганка, — ага.
— Тогда иди, — сказала ей Линка.
Цыганка осклабилась ужасными железными желтыми зубами и обозвала нас грязными бранными словами — и Линку, и меня.
Мы не купили ничего на этом толчке. Линка подхватила меня за руку, и мы выпали из того огражденного веревкой букета. Но у меня дух захватывало от полноты жизни, я с восторгом еще и еще перебирала в памяти детали костюма той цыганки, ее отвратительные цапучие с черными когтями руки, ее коричневое
Линка тогда, уводя меня за руку, сокрушалась:
— Как ужасно!
А я думала: «Как прекрасно! Как интересно! Как ярко!»
На солнечной стороне
В Одессе у меня села батарейка в телефоне. Я одна в квартире, сестра уехала в санаторий, соседи, у которых можно взять подзарядку (я свою забыла), пошли на пляж. Рано утром я вышла искать, где подзарядить телефон. Вышла вроде предусмотрительно — пока не жарко. Но опрометчиво — уже было жарко, ужасно жарко, и при этом все магазины с телефонами и телефонными гаджетами и дивайсами, магазины, которые раньше прямо кидались под ноги, так вот они или вообще исчезли, или были наглухо закрыты.
Я шла по солнечной стороне улицы и просто кипела и снаружи, и внутри. Я представляла, как мама звонит, а мой телефон отключен, и мама — у нее воображение — видит, что меня обокрали в лучшем случае, а в худшем еще и дали по башке, не дай бог. Я представляла, как мой муж звонит, а телефон отключен, и муж уже представляет, как я в дорогом отеле, в президентском номере, пьяная, в кружевных чулочках, с президентом… какого-нибудь банка… Или вот, например, мне звонит дочь моя или сын, короче, мне звонят дети. А мой телефон отключен. И они сразу обижаются, сразу. Потому что у меня телефон должен быть включен и я должна по «мам, привет» догадаться, что ребенок хочет, потому что ну как, мам, ну я же намекал(а) один раз, ты же догадалась, ну привези мне это, ну мам. А тут телефон — бац! Ребенок расстроен. Или совсем плохо — мне звонит мой редактор, что-то уточнить, а мой телефон… ну да… И он думает, ах так, думает, значит. Мы не поставим этот материал в номер!
И вот я иду-иду-иду и сильно нервничаю, что вот они мне все звонят, а я в президентском номере, и меня ограбили… сам президент… ну пусть банка… стырил мой телефон и поменял там сим-карту…
У меня уже просто от волнения, от жары, от усталости, от яркого солнца темнеет в глазах.
И вдруг мне навстречу идут две девушки… Тоже по солнечной стороне, где закрытые магазины. И ведь я краем глаза (а мой край глаза для меня — это очень хороший товарищ, он все видит, все запоминает, мой край глаза) видела, что эти две вынырнули откуда-то из подворотни. Как будто им кто-то сказал:
— Фас!
Такие бодренькие идут навстречу. И вроде как продолжают начатый разговор. Так в моем театре на уроках по актерскому мастерству новички разыгрывают этюды в первые месяцы занятий.
Девушки, ой, девушки, вы хоть поняли, на кого нарвались, девушки? Этот ваш наигранный тон, эти пустые напряженные глаза, эти неоправданные жесты, этот ваш вкрадчивый шаг…
Они были, видимо, из той привокзальной компании, которая окружает, уговаривает, одна пристально смотрит в глаза, просит, и ты добровольно отдаешь ей свой бумажник, свой телефон, свою сумку… И счастливая бредешь и напеваешь
Какие девушки? А вот.
Первая. Темно-серые, льдистые, широко поставленные глаза, носик прямой, длинноватый, волосы подкрашенные, светлая шатенка. А брови черные, прореженные, неумело подкорректированные. Ярко-желтое платье. Вторая — цыганистая брюнетка. Лицо жуликоватое, глаза карие, бегают, кожа оливковая. Руки неухоженные, в цыпках.
И вот они подходят ко мне и фальшиво-ласково:
— Уделите нам минуту, пожалуйста…
Тон повелительный.
Уделить минуту — солнце печет, все прячутся, перебегая в тень. Просто остановиться и уделить?
И смотрит, смотрит упрямо мне сквозь глаза прямо в мозги, эта девушка…
Я ласково говорю им:
— Уделить минутку? Да легко…
И достаю свой разряженный телефон… Сейчас вот позвоню и уделю… Девушки подходят еще ближе. Гораздо ближе, чем я могу выдержать (я не терплю нарушения частного пространства). Я нажимаю на своем разряженном телефоне кнопочку, чуть-чуть жду и спокойно произношу:
— Колесниченко! Они тут. Можешь брать!
Вот что они умеют, так это удирать… Они и те их коллеги по бизнесу, что — спасибо краю моего глаза — шли следом, как будто с ними совершенно незнакомые. Они все как-то мгновенно рассосались по сторонам. Кто в подъезд нырнул, кто повернул резко или просто побежал в обратную сторону.
А девушки вообще как будто испарились.
Я пошла на рынок, и, хотя мне все говорили, что киоски с телефонами откроются только в 10 часов утра, я шла быстро и нашла какого-то парня, купила у него китайскую подзарядку, у него же подзарядила телефон и включила его.
Оказалось, мне никто не звонил… Оказалось, меня никто не искал… Оказалось, я никому не нужна…
Едем-едем из Одессы. С нами в купе двое — юноша и девушка. Они оба выпускники престижной школы — золотые медалисты. Юноша наверху разгадывает кроссворд. Ну как разгадывает? Объявляет задание, количество букв, а разгадывает этот кроссворд девушка. Но тоже не всегда.
Он. — Друг степей!
Она пожимает плечами.
Я. — Калмык.
Он (удивленно). — Подходит.
И не сговариваясь, они, эти золотые медалисты, хором:
— А вы откуда знаете?!
А проводница кому-то сказала:
— Вчера купыла три килограмма слив.
Помолчала, тяжело вздохнула и добавила сокрушенно:
— Бильш нэ хо-чу.
ЧЕРНОВЦЫ
Да, это мой родной город. Но бывает, что я смотрю на него глазами туриста, гостя, пришельца и как будто вижу все впервые…
А я сяду да поеду
В Черновцах на улице Ольги Кобылянской установлена старинная карета. Для фотографий. И как только девушка усаживается в карету, у нее сразу меняется выражение лица, осанка, манеры. Взгляд — «Незнакомка». И так со всеми. На глазах они становятся особами королевских кровей. А мужчины обычно впрягаются, как предлагает фотограф, изображая коня.
В жизни чаще всего наоборот.
Так то ж в Голландии