Четыре четверти: учебное пособие
Шрифт:
– Я хотел спросить, к кому идешь-то? – дружелюбно уточнили из машины.
Як вам в школу, учителем физики.
– Поедешь в бочке? – спросил меня шофер, и я понял, что другого выхода у меня нет…
В цистерне молоковоза противно пахло молоком, сильно мотало, открытая крышка люка ужасно гремела о цистерну. Машина надсадно выла, временами о цистерну что-то шлепало, стучало и скрежетало.
Наконец мы остановились.
– Эй! Ты там живой? – по цистерне гулко постучали.
– Живой! – откликнулся я и вылез из люка.
Снизу, рядом с водителем, стояли два его попутчика и три женщины. Они с любопытством и без
– Ково это ты нам привез? – спросила та, у которой галоши были новые и черно блестели.
– Учителя физики! – ответил мой спаситель с гордостью охотника, добывшего редкий и ценный трофей.
Я спрыгнул с машины и хотел представиться, но вместо этого быстро побежал на другую сторону машины. Городская пища рванулась из меня на жирную деревенскую траву.
– Облевался! – удовлетворенно констатировали за молоковозкой.
Таким впечатляющим было мое первое появление на сцене. Здесь мне предстояло играть роль учителя. И играть довольно долго – до возраста, ограничивающего взгляд военкомата на мое единственное и родное тело как на пушечное мясо.
Теперь о декорациях.
Деревня до революции была большим, богатым и процветающим селом с красивой церковью, в селе насчитывалось семь речных мельниц и одна большая, ветряная. В годы советской власти вместо множества крепких частных хозяйств появился один совхоз, который нетвердо стоял на пьяных ногах в прямом и переносном смысле. Крестьяне спивались, деревня хирела. Когда восторжествовала демократия, совхоз превратился в «ООО», но метаморфоза не повлияла на устойчивость хозяйства и его работников. В общем, это была обыкновенная деревня, которых в России тысячи.
Достопримечательна деревня парком культуры и отдыха. Парк почему-то назван именем Патриса Лумумбы, хотя никакой Лумумба здесь отродясь не был и, более того, нога негра на эту землю вообще никогда не ступала. До революции это было кладбище, после могилы снесли и заасфальтировали под танцплощадку, церковь разрушили, могильные плиты положили в фундамент крайне необходимого в деревне здания – партбиблиотеки.
При демократах танцплощадку растащили на дрова и на тес. На единственный асфальтированный кусок деревенской поверхности между разрушенной церковью и рухнувшей партбиблиотекой ходят гулять по вечерам.
На постой меня определили к бабушке – Татьяне Константиновне.
Внешне божий одуванчик, Татьяна Константиновна была стальной бабкой, натерпевшейся в жизни столько, сколько обычный человек вынести не может. Отца ее раскулачили, семью сослали. По дороге ее братья и мать померли от голодухи и морозов. Жила в людях. Потом вышла замуж, ломалась в колхозе практически задаром и рожала детей, которых у нее было сначала пятеро. В Отечественную муж пропал без вести, двое детей умерло. Остальных она сумела в одиночку поднять на ноги и дать им образование. Сама при этом научилась только читать по слогам и писать печатными буквами.
Главное, чему научилась Татьяна Константиновна, – не верить никакой власти, а рассчитывать только на себя. На печке у нее всегда был стратегический запас соли, хозяйственного мыла, спичек и сухарей.
Для Татьяны Константиновны я был выгодным постояльцем, за меня ей бесплатно давали дрова и электроэнергию, а я помогал ей в нехитром хозяйстве – наколоть дров, принести воды.
Деньги,
Баба Таня относилась ко мне со снисходительной любовью, которой любят убогих дурачков. Я не курил, не пил, не ругался матом, не умел водить трактор, косить и работать бензопилой. Поэтому в глазах бабы Тани я был недомужиком, достойным жалости и участия.
При доме – огромный огород, крошечная, но уютная банька, деревянный сортир, низкий, узкий и неудобный, а также ветхозаветный сарай, покрытый то ли рубероидом, то ли мхом.
За огородом, сразу после хилой оградки, без предисловий начинается Лес. Он дает жителям землянику, клубнику, чернику, малину, костянику, бруснику, клюкву, грибы, дрова, стройматериал, траву для скотины. Лес круглогодично снабжает озерной рыбой, а иногда балует козлиным и утиным мясом. В мироощущении местных аборигенов Лес – кормилец и безоговорочный и полноправный хозяин всего местного уклада жизни. В ветреную погоду Лес могуче шумит, подобно морю. Когда тихо, можно слышать разнообразные и загадочные для горожанина звуки населяющих его белковых существ: уханье, стрекотанье, чириканье и свист.
От дома до школы в хорошую погоду можно дойти за пятнадцать минут, наслаждаясь неторопливым физическим упражнением перестановки ног. После хорошего дождя ноги утяжелялись сапогами, дорога размокала, переброска своего туловища по той же траектории становилась нетривиальной задачей и занимала добрых полчаса.
Школа стоит на самом высоком месте и видна издалека. Вблизи ее вид портит грубая, небрежно-торопливая кирпичная кладка советских времен. Широкие окна, много раз размороженная и восстановленная местными умельцами отопительная система, плохой уголь и пьяный кочегар создают в школе незабываемо свежую атмосферу в течение всей зимы, половины весны и половины осени. Школьная кочегарка успевает за год «выпустить в трубу» весь сельский бюджет, почти целиком формируемый за счет налогов с винного магазина. Поэтому каждый раз в черном дыму кочегарки я вижу вылетающие души местных деревенских мужиков, пропитые в винном ларьке.
Над входной школьной дверью висит транспарант с загнутым правым краем. Он гласит: «Здравствуй, школ».
По сколу школьной двери (как по годовым кольцам дерева) можно определить количество покрасок, совпадающее с числом пережитых ею школьных реформаций. Их было три: первая – при реформировании образования, вторая – при его модернизации и, наконец, третья – при реализации национального проекта «Образование». На первые две покраски деньги давал совхоз, на последнее кардинальное обновление деньги «стрясли» с родителей.
Без мелких придирок можно сказать, что это большая светлая трехэтажная школа на «вырост», со спортзалом и огромной столовой, заполняемой едва наполовину. В школе 365 учащихся, 13 классов – с первого по одиннадцатый, два десятка учителей, в основном предпенсионного, пенсионного и далеко запенсионного возраста, завуч, директор, секретарь, иногда пьяный завхоз, иногда трезвый сторож и всегда пьяный электрик-сантехник-плотник, триединый в одном лице.
Через некоторое время, когда дети в деревне совсем переведутся, здесь будет какой-нибудь склад. Хотя что хранить в таком большом складе в деревне, в которой ничего нет?