Четыре года в Сибири
Шрифт:
Я снимаю меховую шапку, так как мне внезапно стало невыносимо жарко. Но мне нельзя забывать про ружье, перезарядку, про волков. Я бросаю шапку в снег, быстро заряжаю ружье и жду: придут ли другие волки или они прорвались через загон?
Снова и снова я смотрю в разные стороны, отступает быстро на один шаг от убитого животного, чтобы получить лучший обзор, но вот уже из леса приближается Лопатин с двумя другими загонщиками.
– Ну, как это было? – его первый вопрос.
– Хорошо, отлично! – мой ответ.
Мужчины очень близко приближаются ко мне, и я смотрю на Лопатина, как мальчик на своего учителя –
– Этот волк, первый, барин, совершенно определенно напал бы на вас, если бы первый выстрел не поразил его в глаз, вы сами можете убедиться, – и он поднимает последнего убитого мною волка, качает головой, осматривает широко зияющую рану. – Вам повезло. На охоте на хищников никогда нельзя горячиться, так как часто речь идет о жизни и смерти. В будущем лучше дайте зверю убежать, но не подвергайте себя опасности нападения – зачем?
Его голос звучит так спокойно. Он похож на засыпанный глубоким снегом лес.
Мертвые волки подобраны, охота заканчивается, я вынимаю патроны из ружья, вешаю его на плечо.
Но глаз «лукаша» высматривает дальше и при этом это приобретает особое, ожидающие с нетерпением, строго и точно проверяющее выражение; мужчина проходит несколько шагов по следу, высоко поднимает кусок снега, на котором я, приблизившись, вижу несколько волос и кровь.
– Барин, мы хотели бы пойти по этому следу, так как этот волк болен и не может уйти далеко.
Мы отправляемся в путь. Я снова зарядил ружье. Мы карабкаемся по глубокому снегу, «лукаш» впереди, я следую за ним. У нас короткие лесные лыжи, но мы все равно глубоко погружаемся в высокий новый снег, так что мы оба после нескольких минут буквально искупались в поту. Мы снимаем тяжелые шубы и оставляем их, затем после нескольких сотен шагов следуют наши теплые куртки, потом жилеты с меховой подкладкой.
– Если все и дальше так пойдет, Лопатин, тогда мы на тридцатиградусном морозе будем идти по снегу в рубашках с короткими рукавами.
– Да, барин, может и такое случиться при такой охоте. Но каждое животное, даже если это и волк, заслуживает выстрел милосердия, так как оно, все же, божье творение и не должно зря мучиться, для этого же мы разумные люди.
Пот буквально течет мне по лицу. Внезапно «лукаш» застывает на месте передо мной как вкопанный, потом указывал вдаль, машет. Но я ничего не вижу, только всюду плотно покрытые снегом ветви и стволы деревьев, из-за которых мало что можно увидеть даже на расстоянии в несколько шагов.
Я подаю мужчине ружье. Обрадовано он хватает его, оно уже у щеки, и он, едва прицелившись, стреляет.
Ничто не двигается, только опытный охотник продвигается дальше, наклоняется под маленькой елкой и вытаскивает оттуда серое животное – волка. Капающую из его раны кровь он ловит руками, втирает ее, а потом проводит языком по одной и по другой ладони. Таков обычай – искусство «лукаша» должно с помощью этого обычая сохраняться у него и дальше.
Старые следы ног ведут нас к нашим вразброс лежащим предметам одежды и к терпеливо ждущим лошадям. Лопатин вынимает широкий нож, и с помощью других мужчин все четыре волка вскоре образцово освежеваны. Уже прилетают первые в'oроны и вороны, почуяв легкую добычу, и кружатся вокруг
Дома ждет Иван Иванович. Он даже потрудился выйти на улицу.
– Никого не подстрелил, Федя, сердишься из-за этого, да?
– Нет, я стрелял, но из двадцати выстрелов было только два прямых попадания, все прочие прошли мимо.
– Но хотя бы одного, как минимум, ты принес? – спрашивает он весело и несколько свысока. Но Лопатин теперь уже поднял добычу из саней. Иван Иванович не хочет верить своим глазам, потом он начинает страшно злиться.
– Лопатин, ты очень хитрый крестьянин, очень ловкий и умелый. Если ты идешь со мной на охоту, то я, самое большее, подстреливаю двоих, только в последний раз мне особенно повезло, застрелил троих. Но если ты идешь охотиться с немцем, тогда он приносит сразу четырех волков домой. Он может громко хвастаться по всему Никитино! Мы стали в его глазах чучелом, никакими не охотниками, дилетантами! Если человек впервые идет в лес и действительно приносит четырех волков! Это просто неслыханно, Лопатин!
– Иван! – я пытаюсь утихомирить его.
– Ваше высокоблагородие... , – поддерживает нерешительный Лопатин.
Наконец, Иван Иванович успокаивается и поднимается ко мне выпить стаканчик.
Мы беседовали о различных охотничьих переживаниях. Поздно вечером Иван внезапно посмотрел на часы.
– Проклятое свинство! Нет, какое свинство! Представь себе, Федя, я снова обещал моей жене, что вернусь самое позднее в десять часов домой, однако, между тем, уже почти половина двенадцатого. Клятвенно я обещал это ей сегодня! Моя жена! Господь Бог, это моя самая большая боль, почему я только женился, почему? Я действительно не знаю это. В десять часов я должен был прийти домой! Чего все же она хочет от меня?
Он «перевернул» рюмашку в последний раз и поднялся со стоном.
Едва я закрыл дверь за ним, когда он снова стоял напротив и говорил действительно нерешительно:
– Не сделаешь ли ты мне очень большое одолжение? Проведи меня ко мне домой; я знаю, моя жена будет страшно ругаться, но если ты будешь рядом, то она не осмелится, а завтра все снова забыто. Будь другом и пошли со мной, да?
Немногие шаги до дома Иван Иванович молчал. Он позвонил, дверь открыл «девочка на побегушках», немецкий повар Мюллер, который принял нас обоих, как будто бы он – лучший в мире лейтенантский денщик, со всеми почестями и помог нам вылезти из шуб.
– Садись сюда, Федя, я попытаю своего счастья сначала один, и если все аргументы разума откажут, то я введу тебя. Здесь сигареты, кури. Здесь также печенье, ты любишь сладости. Ешь, сколько хочешь. Он пододвинул мне стул, пошел к двери спальни и открыл ее без промедления.
– Будет лучше, мой дорогой Иван, если завтра ты поговоришь с доктором Крёгером и скажешь ему, что впредь будешь жить только у него, – услышал я действительно ядовитый голос из темноты.
– Катенька, пожалуйста, не злись на меня, по-другому не получалось. Крёгер не хотел отпускать меня, я клянусь тебе в этом... и там я рассказал о моих самых прекрасных охотничьих переживаниях, и время внезапно прошло. Я сам не хотел поверить своим часам, так я сам был удивлен. Теперь, однако, я здесь, Катя, теперь снова все хорошо, не так ли? Все снова хорошо! – подчеркивал он с энергией.