Четыре с половиной
Шрифт:
— Сударыня, я вам искренне благодарен, мало кто сейчас так поступит, но во-первых, я даже без отписанного мне миллиона — обеспеченный человек. Он мне дом купил, машину, прекрасный катер, зарплата у меня тоже немаленькая.
Можно было сказать и про отличную обстановку в доме, участок в дорогом месте в пятнадцать соток...
— А во-вторых?
Человек немного задумался.
— Затрудняюсь вам сформулировать, есть какая-то мера вещам.
— Не терять независимость? — по-другому совсем сказала она.
— Пожалуй. Мера
Он вздохнул, оттого что не смог ясно выразить, но по глазам заметил, что его, тем не менее, поняли.
— Меру древние греки считали центральным понятием, — снова улыбнувшись, сказала она.
— Вот видите, а я и не знал. У вас, наверно, гуманитарное образование?
— Я германист, закончила МГУ.
Он почувствовал, что ее приподнятое настроение требует слов, и так и вышло.
— Я сама не москвичка, родилась в глухом провинциальном райцентре. Мы с подругами любили бегать на наш небольшой вокзальчик — смотреть, как идут поезда. Почти все проходили мимо из большого мира куда-то в другой большой... У вас в детстве такого не было?
— Не было, но я понимаю.
— Вот, а потом я сама села в поезд, Москва, университет...
— Любите немецкую литературу?
— Честно сказать, не очень. — Она пояснила: — Мама — школьная учительница немецкого языка. А литературу я люблю русскую и американскую. — Показалось, теперь ее радует расставание с прошлым. — Писала диплом по Фалладе, скука невыразимая.
— Фамилию слышал. О чем он?
— Про маленького человека, у которого нет лестницы вверх.
Теперь у нее была эта лестница.
В фигуре, в лице — готовность лететь, высоко и в какую угодно сторону.
Смятым и неинтересным получился день, с посещением родного ведомства, где он сразу почувствовал отторжение и себя и всего вокруг — от себя. И печаль накатила от потерянного, совершенно ненужного сейчас куска жизни. В ресторане до этого возникла рассеянность и раздраженность. Музыка шла совсем идиотская — приблатненные песни про разлуку с намеками на большой срок, еще каким-то лагерным антуражем — или он не в то место попал, или в этих заведениях порядочных людей вообще уже не бывает. Негр молодой перед рестораном выхаживал в цилиндре и нарочито придурошном фраке, негру на прощанье он дал из жалости пятьдесят рублей и тот очень обрадовался.
А в прокуратуре встретил «из своих» только одного бывшего сослуживца. Тот пригласил к вечерку на чай, но сразу оговорился про болеющую жену, и хотя звал к себе искренне, принимать приглашение не захотелось. Вышли на улицу, прошлись, поговорили о безрадостных местных делах — все, кого гнать надо было, в новых должностях и званиях.
Но затем настроение выправилось — погулял по центральному парку, где обнаружилась вдруг чистота и ухоженность, и осел в пивном заведении, тоже чистом и без всякой музыки. Захотелось креветок, до которых он
Жеребьевка эта... ну, выкинул он финт перед уходом из жизни.
Впрочем, любви там большой к родственникам особо не замечалось. Племяннику и двоюродному брату он, правда, бизнес организовал, а Олегу просто высылал деньги.
И Елена эта... с Аркадием они никак не лепятся. По расчету брак, скорее всего, — бизнес у него какой-никакой, но надежный, не учительская ведь зарплата. Да и наследник.
А вон как вышло.
И Аркадий что-то уж очень вялую при встрече физиономию имел. Перспективу, видимо, понял — на расставанье.
Странные существа люди — он со своим миллионом не знает, что делать, а у других от пяти миллионов хандра. Обхаживал, конечно, он дядю, и наверно, другие цифры в его мозгах складывались.
Больше двух кружек пить было совсем ни к чему — почки перегружать.
Мысль о здоровье все чаще приходит.
Хотя дурных признаков нет пока, слава богу.
И с миллионом идея прорезалась, неуверенная в себе пока — отработать положенные еще полгода и по свету поездить, попутешествовать?
Кроме Красного моря, и всего один раз, он не был нигде.
Под проценты этот миллион в зарубежный банк — за полгода уже натечет тысяч под тридцать. Да и собственные накопления тоже имеются.
А ведь был момент в жизни, когда думал — ну, сторожем теперь до конца дней или вахтером.
Сесть вот на океанский лайнер, трансатлантический какой-нибудь, по пути острова... или в Микронезию, Полинезию...
То есть, просто вполне.
К дому он подъехал в совсем неплохом настроении, часы на панели водителя показывали половину четвертого — самая в разгаре жара, и в машине было душновато, несмотря на открытые окна.
Человек дошел до большой стальной двери и позвонил.
Дышалось здесь не как в городе — совсем легко.
Он повернулся к соснам.
Тоже вот тянутся вверх, чтобы побольше видеть вокруг себя.
За забором и дверью не было слышно ни звука, человек, подождав с минуту, еще позвонил.
Вскоре после этого что-то послышалось, закрутились замки.
Открыл тот охранник, которого он мало знал — молчаливый сдержанный очень парень.
Открыл и застрял перед ним.
И тихо проговорил, неловко освобождая проход:
— У нас тут ЧП.
— Что тут у вас?
— ЧП. Алексей в доме, вы пройдите туда.
Из всего его вида не следовало, что он хочет или способен давать разъяснения.
Приехавший дернул плечами и пошел быстро к центральному входу.
Он по дороге оглядел дом и даже взглянул на крышу.
Что за ЧП?..
А когда совсем подошел, в дверях объявился сам Алексей — с одышкой какой-то, будто только что бегал.
— Сергей Петрович, у нас тут... дела...
— Да какие дела?