Четыре встречи

Сухоцкая Инга

– Я тут даже подарок принес… Вам обоим, – указал Толян на магнитолу в углу комнаты. – Подарок принес, а радости у молодых не вижу. И самому невесело. Ну, со мной все понятно, как-никак, друга пропиваю. Да и тебя… – обратился Толян к Марине, и разлив по бокалам вино, взяв свой и держа его в руке, спокойно, как у себя дома прилег на локоть, не спуская глаз с Марины. – И горько мне… Ох, горько! – подмигнул он. 

Марина, испугавшись Толяна, его вальяжности и даже бесцеремонности, подскочила на месте как ужаленная и буквально вдавилась в Алексея: 

– Не свадьба же… 

– А с каких пор нам повод нужен? – погладил тот ее руку. Всю дорогу он представлял, как она обрадуется этой помолвке,

счастливая, ласковая, благодарная. И вдруг – дерганья, нервные интонации… Кому как не ему знать: уж если женщина жаждет любви, – скрывать этого не будет! Да и зачем? Вон Татьяна! жаждала так жаждала, – весь город знал, весь зал любовался! А Марина? Ну как ей объяснить, что мужское самолюбие – дело обычное, ну хочется иногда, чтоб весь мир видел, как ты любим и желанен, чтобы тот же Толян слюнки глотал… Эгоизм? – разве чуть-чуть, торжества ради! Вполне допустимый, вполне понятный. Ему ли не знать, не восхищаться полнотой и накалом Марининой любви! Ему ли не знать, какой жаркой и страстной бывает эта любовь! О! Он единственный посвящен в эту тайну! Не первый, второй, третий – единственный! И готов служить этой тайне как жрец, как избранный. Но жрецу Богиня нужна, чтобы все глаза на нее, а Марина… – Мариш, скажи что-нибудь… – почти расстроился Алый. 

– Я скажу! – вмешался Толян, вернувшись в исходное, сидячее положение. – За любовь! 

 

К вину, и алкоголю вообще, Марина относилась спокойно, точнее, никак не относилась. Сок – и тот вкуснее. Но слишком уж не заладилось с этой помолвкой, а ребята старались, готовились: цветы, угощения, подарок даже… Да и повод вроде серьезный, прямо к ней относящийся. Марина зажмурилась и… бр-р-р, – выпила. 

 

– Между прочим, в России обычай был: невеста угощала гостя чарочкой водки, а гость целовал ее в уста сахарные, – зачем-то сообщил Толян. 

– Пусть он уйдет, – испуганно прошептала Алому Марина. – Пусть уйдет. 

– Да брось ты! Ну, обалдел мужик… Ты, вон, какая! Как не вздуреть! 

– Товарищи жених и невеста! Вы целоваться будете? Или помолвка отменяется? Невеста-то, похоже, не готова. А на свадьбе пред честным народом, как? 

– Пред честным народом как раз легче, – буркнула Марина. 

– А какая разница? – подбадривал ее Алый. – Нам-то что? Ты ж моя… 

– Не хорошая я, не хорошая! – оборвала его Марина, чуть не плача. Ей хотелось убежать, пропасть, провалиться: что-то нехорошее, пугающее носилось в воздухе, но что, почему – она не знала. 

– Не хорошая... Замечательная! Чудная! Восхитительная… – шептал, успокаивая Алый. – Просто разволновалась, не ожидала, устала… – ворожил он, осыпая ее солнечными бликами лучистых полуулыбок, обволакивая сиянием небес и волнами нежности. Воля оставляла разум Марины, покоряясь горячему шепоту… – Не бойся любить, не бойся быть любимой... – заклинал голос Алого, шелестели цветы, глухим эхом вторили утонувшие в зарослях заделанных трещин стены, «не бойся…»… и чей-то голос шептал «Манон»… Нежные пальцы Алого скользили по ее плечам, шее, отводили длинные локоны, расстегивали крохотные пуговички… и еще чьи-то пальцы. Хмель окутывал сознание, мысли туманились… «радоваться надо… немногим такое счастье дается…» 

 

И свет погас, и запахло свечами… С потолка на стены, на покрывало, на чайную розу шелковистого платья, поползла, оживая, многолапая тень… разинув много- и гнилозубую пастью… Что-то шелестело, шуршало, слетаясь на покрывало… что-то похожее на стаю, на черные всполохи, желтые отсветы… на извивающуюся, на красном, серую массу... на двух прислужников с мутными водянистыми взглядами… на приготовления к дикому ритуалу… И нужно было бежать, но ужас парализовал тело. И нужно было кричать, но, как ни разевала Марина рот, как ни напрягала

горло, – только и вырвалось срывающимся хрипом: «Алеша, Алый, Аленький…» Прислужники переглянулись и сгинули. В комнате снова стало светло, монстр исчез, не успев ее поглотить, негромкая музыка сменилась шипением, кто-то в коридоре негромко разговаривал, кажется, ругался, уходил, возвращался, но все уже было не то, – не те время и пространство, куда запросто, как к себе домой, возвращался Алый. 

 

Ночью у Марины начался жар, на следующий день добавились бред и метания. Все выходные Алексей, как заботливая нянька, поил ее сладким чаем и пичкал оставшимися яствами и беспомощными то ли утешениями, то ли оправданиями: ну ничего ж не случилось, Мариш! ничего такого, чтобы стоило твоих нервов. Дурацкая шутка – и только. Но лучше не становилось. Ни ему, ни Марине. 

 

*** 

 

Выздоровление шло тяжело. «Вы что, не хотите поправляться?», – задумчиво спрашивал врач. Марина хотела, но для этого нужно было скинуть кошмар случившегося, извести, изгнать его. Меж тем Алексей как будто боялся оставить ее одну, заботился, переживал, а Марина даже благодарности не чувствовала – только холод однажды разверзнувшейся бездны. Но разве виновато солнце, что греет, разве виновато небо, что манит? Разве виноват был Алеша в ее ненормальной, болезненной привязанности к нему?

 

Встреча третья. Глава 19. Деревня  

 

Близость и глубина бездны могут так заворожить человека, что он уж и не заметит, как его корпус подастся вперед, а рука оставит спасительную зацепку, и что-то в нем даже обрадуется плавному соскальзыванию. Потому-то и разница между приближением к бездне и самим падением – невелика. И если уж повезло удержаться на самом краю, – впейся пальцами в камни, в трещинки, ямки и ползи прочь… Не оборачиваясь, не размышляя, цепляясь, хватаясь, царапаясь, – ползи. Как слепой червь – ползи. Пластайся мхом или плесенью – только ползи. 

 

Как наркоман или алкоголик, измученный собственной слабостью, стремится попасть в ту жизнь, где нет места гибельным соблазнам, так и Марина решила бежать туда, где никто, а главное, Алексей, не станет ее искать, – в деревню Ровеньки, где, по сведениям справочного бюро, жила Варвара Владимировна. В другой раз побоялась бы и комнату оставлять, и на новой работе себя так вести. Но ужас прошедшего не отпускал. Заполонив однажды ее жилище, он пропитал собой его стены, потолок, матрасик, по вечерам поблескивал в оконных стеклах, крался тенями, витал в воздухе. Бездна, явленная в тот страшный вечер, никуда не делась, – затаилась, чтобы однажды совсем поглотить Марину. Жить в постоянном ожидании гибели, ничего не делая, не понимая, как защищаться, было свыше ее сил. Даже бездомничать, – казалось ей теперь, – и то легче. С работой если что, вывернется как-нибудь – не привыкать. Но в издательстве, как ни странно, пошли навстречу, – слишком ко двору пришлась новая корректорша. Даже за комнатой приглядеть согласились. И однажды, темным зимним утром Марина, не совсем еще здоровая, исчезла с Васильевского. 

 

*** 

 

Остановилась Мрыська в поселковой, при райцентре Глушь, гостинице. Заявляться пред ясны очи Варвары Владимировны без предупреждения, ничего не обдумав заранее, было опрометчиво. Вряд ли матушка такой встрече обрадуется. Но Марина и ехала не за радостями и не к матушке, а как те животные, что заболев, убегают подальше от логова, чтоб, если повезет, выздороветь, – ехала изживать свою зависимость, воспоминания, видения, кошмары и… любовь. И если некоторые вопросы временных переживаний легко решались с изменением пространственных впечатлений, то вот с любовью… – что с ней вообще решать можно?