Четыре жезла Паолы

Гореликова Алла

Паола вздохнула раз, другой — глубоко, еще глубже. «На уме, на сердце…» На уме у нее предстоящий путь, а в сердце — боль, тоска и одиночество. А еще есть душа, и душа тоже болит. Сильно. Очень. Так сильно, что об этом совсем не хочется думать.

И не надо. Девушка качнула лежащий в ладонях мешочек, сосредоточилась на его тяжести…

Это было немного похоже на ощущение от рунных кристаллов, только теперь не она спрашивала, а ее. И — так странно! — не понимая вопросов, не облекая ответы в слова, Паола чувствовала: разговор идет правильно. Она сумела открыть душу магии рун, и теперь руны сами найдут все истинно важное. Вот

чудно, мелькнула мысль, выходит, мудрость рун — это мудрость самого человека? Ну или гнома… Только спрятанная так глубоко, что самому, без помощи, не добраться?

Конечно, Паола не знала, как именно следует вопрошать руны. Откуда бы ей, человеческой девушке? Но, словно под руку толкнули, — рванула тугой узел, опрокинула мешочек над столом. Деревянные, костяные, металлические пластинки рассыпались с дробным стуком. Прикрыв глаза, Паола медленно провела над ними рукой.

Пальцы кольнуло жаром, дернуло вниз. Дерево — тяжелое, гладкое. Одна есть.

Отодвинуть на край стола.

Руку тут же снова потянуло к россыпи рун, разворошить ее, пошарить… холод металла обжег пальцы. Вторая.

Отложить и ее.

Больше ни одна не откликнулась.

Паола провела рукой над рунами раз, другой, третий… Спросила, открыв глаза:

— Все?

Гном ответил не сразу: рассеянно потирая лоб, разглядывал отложенные руны.

— А? Да, все. Собери их, а я пока…

Не договорив, снова уставился на вытащенные Паолой знаки — деревянный прямоугольник, темный, явственно древний, и блестящую стальную бляшку. Девушка взяла мешочек и начала собирать в него остальные руны — медленно, по одной. Теперь, она чувствовала это, можно повертеть знаки рун в руках, поразглядывать. Завораживающее занятие. Эти руны, похоже, собирались не одним поколением. Быть может, несколько сотен лет. Истершиеся и совсем новые, гладко отполированные и выщербленные, вырезанные умелым резцом и небрежно процарапанные. На желтоватой кости, темном и светлом дереве, серебре, золоте, бронзе и железе…

— Как странно, — тихо сказала Паола, — это совсем не похоже на…

Спохватилась: похоже, гному не нужно сейчас мешать. Замолчала, пропуская сквозь пальцы руну за руной. Те падали в мешочек с глухим стуком, и откуда-то Паола знала: теперь они очень не скоро вновь увидят свет.

— На что не похоже? — рассеянно переспросил гном.

— Ну, у нас гадалка жила в городке, с нами по соседству как раз. Когда я еще девчонкой была. Церковь такого не одобряет, за советами нужно в храм идти или к прорицательнице. Но у нас был маленький городок на самой границе, в таких не очень-то соблюдают предписания. А та гадалка — она и правда почти не ошибалась. Так вот у нее был набор, и разбивать его было нельзя. Такие картинки, она их «колода» называла. Все разные. А здесь и одинаковых много, и… не знаю, так кажется, что каждая руна здесь — особенная. Не вместе с другими, а сама по себе.

Старый гном сплел пальцы в замок, ответил задумчиво:

— Ты наблюдательна. И, похоже, в самом деле способна видеть знаки и слышать указания. Это правда, каждая руна здесь особенная. Каждая пришла своим путем, каждая уйдет рано или поздно. Такова мудрость жизни, дева. Собрала? Давай сюда.

Взял у Паолы мешочек, затянул шнурок. Спрятал на груди, запахнул безрукавку.

— А теперь, дева, смотри и слушай.

На столе между гномом и жезлоносицей остались лежать две руны.

Темные пальцы

старика коснулись темного дерева.

— Вот первая. «Спутник».

Гном придвинул деревянную пластинку ближе к девушке. Та, словно во сне, взяла. Дерево, гладкое на ощупь, отполированное тысячами прикосновений. Глубоко процарапанный угловатый рисунок — две сцепленные в пожатии руки.

— Добрая руна и редко выпадает. У меня таких мало, — старик помолчал, загибая пальцы, — всего четыре, пятая ушла прошлым годом. Эта ждала своего две сотни лет. Мой отец вырезал ее в день, когда связал себя узами побратимства с одним человеком из пришлых. Им было по двенадцать, глупые сопляки. Мой дед был против, отец того мальчишки — тоже. А они сберегли эти узы на всю жизнь, ни разу, ни в единой мелочи друг друга не предали. Поэтому, дева, эта руна крепка и верна. Обещает спутника, который не оставит и не предаст. Будь она в металле — сулила бы боевое побратимство, но дерево — знак жизни, а не войны. Спутник на всю жизнь, — гном хмыкнул, — думается мне, для девы это значит лишь одно.

Паола почувствовала, как горит лицо, полыхают жаром смущения уши. Да уж ясно, что может означать для девицы такое предсказание!

Но — война ведь. Война… и Гидеон, белые лепестки в растрепанных черных волосах, первый поцелуй, хриплый шепот: «Ты мой ангел…»

Хлопья снега путаются в черных прядях, хриплое: «Беги…»

Он мертв.

— Это жизнь, — тихо, но как-то очень весомо повторил старик. Понял, похоже, ее смятение. — Хочешь ты того или нет, дева, так будет.

— А вторая?

Гном улыбнулся наивной попытке увести разговор. Кивнул: ладно, мол, как хочешь, давай о второй.

— Вторая — «путь». Ее принес мне один охотник, из людей или, может, полукровка, я даже и не понял. Совсем недавно. Он нашел этот знак на мертвеце и счел это дурной приметой; вернее, он так сказал. Сказал, похоже было, что путник не удержался на скользкой тропе над водопадом. Это горец-то! Я думаю, тот полукровка был скорее разбойником, чем охотником. Только убийцы боятся снятых с убитого амулетов, и правильно боятся. Есть чары, способные отомстить.

— Был? — переспросила Паола. Взяла стальную руну, повертела в руках, разглядывая чеканку: извилистый зигзаг, молния не молния, горы не горы, волна не волна. Как будто мастер сам не знал, что именно хочет изобразить. Отчего-то держать ее в руках было неприятно, тревожно. Паола положила бляшку на стол, слегка отодвинула. — Ты его…

— Не я. Я не вмешиваюсь, слишком стар для такого. Но я чувствую.

— Значит, это несчастливая руна?

— Пожалуй, — согласился гном. — Судьба прежнего владельца, да еще железо, знак войны. Мнится мне, дева, что эта руна предвещает тебе путь на войне, грозящий гибелью.

— На то и война, — вздрогнув, прошептала Паола. Вдруг стало холодно.

— Да, на то и война. Мало кому приносит она лишь славу без потерь. Но, дева, гляди теперь дальше, главное, — и старик сдвинул обе руны, уложив рядом, бок о бок. — Ты вытащила две, и вот он, общий смысл.

И замолчал.

Паола глядела на двойной знак — «спутник» и «путь», — и росла на душе тревога. Если она верно поняла мудрость рун… Так, вместе, оба знака теряли определенность. «Спутник» в дереве, не будь войны, — судьба любой обычной девушки. «Путь» в железе — война — что ж, уже сто раз могла погибнуть, кто знает, случится ли чудо в сто первый. Но рядом…