Чинить живых
Шрифт:
Марианна переспросила: сердце? Да, сердце, повторил Тома. Сердце Симона. Марианна почувствовала себя оглушённой. Сердце Симона — острова кровяных клеток стекаются в крошечную сумочку, чтобы на семнадцатый день образовать первичную сосудистую систему; на двадцать первый день зарождается насос (контрактильная деятельность [66] слабой амплитуды, но её способны воспринимать высокочувствительные аппараты, используемые в эмбриологии сердца); на пятидесятый день кровь течёт по формирующимся каналам, пронизывающим ткани, вены, капилляры, артерии, четыре камеры; на пятидесятый день всё уже на месте, пусть и незаконченное. Сердце Симона: кругленький животик размеренно поднимается и опускается в колыбельке; птица ночных кошмаров бешено колотится в детской груди; яростное стаккато, барабанная дробь, переживания о судьбе Энакина Скайуокера; [67] риф под кожей, когда во время сёрф-сэшн поднимается первая волна; потрогай, какой у меня пресс, сказал он ей как-то вечером: напряжённые мышцы, гримаса обезьяны; ему исполнилось четырнадцать, и в глазах у мальчишки появился доселе незнакомый блеск: он начал
66
Способность органа к регулярным мышечным сокращениям. — Примеч. ред.
67
Энакин Скайуокер, он же Дарт Вейдер, — центральный персонаж голливудской киноэпопеи «Звёздные войны» (с 1977).
68
Диастола — расслабленное состояние сердечной мышцы в интервале между ее сокращениями. — Примеч. ред.
69
Культовый британский обувной бренд, прославившийся грубыми ботинками с пружинящей подошвой (с 1960-х).
Но не глаза; вы ведь не заберёте его глаза, нет? Она заглушила крик ладонью, прижав её к открытому рту. Шон вздрогнул, закричал едва ли не громче: что? глаза? Нет: глаза — никогда! Его хрип повис в кабинете, и тогда Тома опустил голову: я понимаю.
Ещё одна зона турбулентности — и Ремиж задрожал, покрылся липким потом; он знал, что каждый человек наделяет тот или иной орган особым символическим смыслом: Марианна среагировала только на изъятие сердца, словно изъятие почек, печени или лёгких было делом обычным, и так же взбунтовалась против изъятия роговицы; родственники вообще редко дают согласие на изъятие тканей, прежде всего кожи, — и Тома понял, что надо уступить, забыть о правилах, согласиться на все ограничения: он обязан уважать эту семью. Эмпатия. Ведь глаза Симона — не просто нервная сетчатка, бархатная радужная оболочка, абсолютно чёрный зрачок и хрусталик: это его взгляд; его кожа — не просто пятислойный эпидермис с порами: это свет Симона, его способность осязать; живые датчики тела.
— Тело вашего ребёнка будет восстановлено.
Это обещание — и, возможно, похоронный звон по разговору, кто знает. Восстановлено. Тома посмотрел на часы: вторую получасовую ЭЭГ проведут через два часа — может быть, вы хотите побыть одни? Марианна и Шон переглянулись; кивнули. Тома встал и добавил: если ваш сын станет донором — это позволит выжить другим: так много пациентов ждут необходимые органы. Родители собрали верхнюю одежду, сумки; их жесты были очень медленны, хотя они явно спешили поскорее покинуть кабинет. Значит, он умер не просто так: вы это хотите сказать? Шон снова поднял воротник и смотрел Ремижу прямо в глаза: мы знаем, мы всё это знаем: трансплантация спасает многих людей, смерть одних даёт жизнь другим, но мы… это Симон, это наш сын; неужели вы не понимаете? Я понимаю. Уже в дверном проёме Марианна остановилась, обернулась и взглянула на Тома: мы немного пройдёмся, подышим воздухом и вернёмся.
Как только они вышли, Тома рухнул на стул, обхватил голову руками, запустил пальцы в шевелюру, вонзил их в череп и испустил глубокий вздох. Конечно, он думал о том, как это тяжело; возможно, он тоже хотел кричать, дубасить кулаками по стене, пнуть ногой корзину для бумаг, разбить стаканы. Может быть, они скажут да; велика вероятность, что ответят нет; такое часто случается: треть переговоров заканчиваются категорическим отказом — но Тома Ремиж ценил продуманный отказ намного выше, чем согласие, добытое в суматохе с помощью разных ухищрений, когда уже через две недели люди начинали сожалеть о принятом решении, и это сожаление опустошало их, отравляло существование; такие люди теряли сон и тонули в печали; надо думать о живых, часто повторял Ремиж, жуя головку спички, надо думать о тех, кто остался; на двери его кабинета сзади висела страница из пьесы «Платонов», [70] ксерокопированная и прилепленная скотчем. Тома никогда не видел её постановки, никогда не читал всей пьесы целиком, но этот фрагмент диалога между Войницевым и Трилецким, который он увидел в газете, лежавшей на стиральной машине «Лавоматик», заставил его вздрогнуть; так вздрагивает мальчишка, внезапно нашедший сокровище: например, Чаризарда [71] среди других карт с покемонами или заветный золотой билетик в плитке шоколада.
70
Первая пьеса А. П. Чехова, больше известная под названием «Безотцовщина». В СССР по мотивам этого произведения снят фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино», режиссёр Никита Михалков (1977).
71
Дракон-покемон, персонаж популярного японского аниме.
«— Что делать, Николай?
— Хоронить мёртвых и починять живых». [72]
Жюльетта была одна. Из окна её комнаты, приподнявшись на цыпочках и немного повернув голову, можно было увидеть крышу здания, в котором жили Лимбры; когда
72
Цитата из пьесы «Безотцовщина».
Той ночью они поссорились. Оба, обнажённые, лежали на боку, прижавшись друг к другу и завернувшись в тёплое одеяло; охваченные нежностью, они продолжали ласкать друг друга даже после секса; они тихо разговаривали в темноте: в ту ночь им почему-то особенно хотелось говорить, странная разговорчивость, хрустальные слова, беседа ни о чём; затем звук пришедшей эсэмэски нарушил покой ночи, а раздавшийся эхом звонок будильника сегодня, как ни странно, не развеселил её: она восприняла эти звуки как некое враждебное вторжение, подтверждение сёрф-сэшн: в шесть часов, внизу, у твоего дома. Ей не надо было дожидаться, пока он прочтёт сообщение: она уже знала его содержание, понимала, что он ждал сигнала с самого начала вечера, и что-то в ней дрогнуло, сжалось; она вскочила с кровати и принялась одеваться, сердито поджав губы: колготки, футболка. Он спросил, приподнявшись на локте и нахмурив брови: что на тебя нашло? Но он прекрасно понимал, что на неё нашло. Не надо строить из себя святую невинность, хотелось ответить ей, но вместо этого она лишь пробормотала: ничего. Ничего на меня не нашло: всё нормально, хотя её лицо омрачила досада. Тогда он тоже встал и натянул одежду — а потом они отправились на кухню, где всё и закрутилось.
Сегодня в тишине пустой квартиры, склонившись над недавно начатым макетом трёхмерного лабиринта, который Жюльетта поместила в плексигласовый ящик, она вспоминала их ссору; пыталась понять, зачем она примерила на себя такую глупую, дурную роль — роль жены, которая остаётся дома, а муж уходит насладиться прелестями большого мира, — супружеская сцена, поведение взрослых: а ведь ей всего восемнадцать; как она могла зайти так далеко, настаивая, то ласковая, то жестокая: останься, останься со мной? а эти интонации, совсем чужие, позаимствованные у хрупкой и страстной киноактрисы: девушка напомнила другу, что осталась одна на весь уикенд, что родители вернутся только в воскресенье вечером, что они могли бы провести весь день вдвоём, такой длинный день, — но Симон упёрся: это сёрфинг, такое дело; всё всегда решается в последний момент: именно так организуются сёрф-сэшн; он тоже исполнял роль, играл солидного мужчину; они топтались босыми ногами по холодному плиточному полу, твёрдый взгляд и мраморная кожа; в какой-то момент он попытался заключить её в объятия, порыв: его руки коснулись тонкой талии, скрытой под широкой майкой, выступающие кости бёдер, но она сделала резкий жест, оттолкнула его: хорошо, иди, я тебя не задерживаю, и тогда он ушёл: о’кей, я ухожу, и даже хлопнул дверью, после того как сказал, бросив прощальный взгляд: я тебе позвоню, и послал с порога воздушный поцелуй.
Она неустанно трудилась над лабиринтом с тех самых пор, как кончились рождественские каникулы: ученики, записавшиеся в выпускной класс художественной школы, к концу года должны были представить индивидуальный архитектурный проект. Жюльетта начала с того, что соорудила плексигласовую ёмкость, кубический метр, две её стенки должны были встать на место лишь в самом конце работы; она долго изучала образцы материала, прежде чем остановилась именно на плексигласе, и теперь организовывала внутреннее пространство макета. Над рабочим столом кнопками были приколоты чертежи самых разных размеров; она подошла к стене, сверилась со схемой, после чего разложила на столе белый лист картона, две металлические линейки, приготовила простые карандаши, чистый ластик, точилку и термоклеевой пистолет, затем тщательно вымыла руки в ванной и натянула пару прозрачных перчаток, которые ей дала парикмахерша из соседнего салона: они лежали на специальной тележке, рядом с тюбиками краски для волос, между бигуди, разноцветными зажимами и маленькими губками.
Жюльетта приступила к работе, разметила чистый лист и начала вырезать фигуры разных форм; потом она пронумеровала их, сверяясь с шаблоном, начерченным на миллиметровке: предполагалось, что, когда макет будет закончен, все его детали соединятся и сплетутся в хитроумный лабиринт, где все пути будут пересекаться и не будет ни входа, ни выхода, ни центра — только бесконечность путей, соединений, разветвлений, точек отсчёта и перспектив. Девушка так была поглощена работой, что в какой-то момент стала ощущать лёгкое гудение, словно тишина дрожала, вибрировала и разворачивала вокруг неё невидимый экран, помещая саму её в центр мира; Жюльетта всегда любила что-нибудь рисовать, мастерить, резать, клеить, шить — но особенно рисовать; родители часто вспоминали небольшие поделки, которые их дочь мастерила ещё до того, как научилась читать: маленькие бумажечки, которые она рвала, а потом складывала из них мозаику весь день напролёт; лоскутные салфетки, прошитые толстыми шерстяными нитями; разноцветные пазлы; всё более и более сложные конструкции, которые она лепила из пластилина: мама с папой гордились ею и считали эту старательную, увлечённую, необыкновенную девочку вундеркиндом.
Когда она показала прозрачный ящик Симону и рассказала ему о своём проекте, ошеломлённый молодой человек спросил: это модель мозга? В свою очередь удивлённая, Жюльетта посмотрела на друга и ответила, она говорила очень быстро, бесконечно уверенная в себе: в некотором роде да: это именно мозг, переполненный памятью, одновременностью, вопросами; это пространство случайностей и встреч. Она не смогла признаться в том, насколько интуитивно творила; очередной этап влёк за собой некое «отслоение», работа ветвилась, и каждое новое ответвление уводило её далеко; так далеко, что порой руки не поспевали за её мыслью, а кусочки картона множились и множились, чтобы затем занять своё место в прозрачном ящике; Жюльетта приклеивала их к общей структуре хорошо отработанным жестом: указательный палец жмёт на гашетку пистолета, выдавливая точную дозу белой горячей субстанции, и её запах потихоньку одурманивает молодую художницу; так, медленно, не спеша, она продвигалась ко входу в лабиринт — в ту ментальную зону, где перемешивались сверхточные воспоминания и спирали желания, в зону грёз и мечтаний; завершая очередной белый виток, в конце траектории Жюльетта всегда возвращалась к Симону, усматривала в прихотливом рисунке линий следы его татуировки, линии и точки, тонкие арабески, каллиграфию, выполненную зелёной краской; она всегда вспоминает о нём, когда работает; ощущает его в каждом штрихе макета — потому что влюблена.