Числовая символика средневековья
Шрифт:
В этой связи не имеет особого значения достоверность Евангелия и насколько сильно оно передает элементы почитания. Возможно, Христос действительно выбрал 12 учеников, потому утверждение «когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Мт., 19: 28) является досужим вымыслом. В любом случае очевидно намерение продолжить еврейскую традицию.
То же самое относится к большинству чисел Нового Завета. Назначение Христом 70 миссионеров, кроме 12 учеников, возможно, должно было напомнить еврейскому сознанию, что «придут отцы в Египет числом десять и два». Даже соединение 70 с 12 восходит к древнееврейскому
Также и 40 дней искушения Христа восходят к 40 дням уединения Илии или 40 дням испытания потопом. Древние семь бесов жили в Марии Магдалине (Мк., 16: 9), и возникла дискуссия, касающаяся прощения греха: «до семи ли раз» (Мф., 18: 21). Или: «И если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: «каюсь», — прости ему» (Лк., 17: 4).
Во всех перечисленных случаях выбор числа символичен только в том смысле, что содержит известную и принятую идиому. По отношению к Новому Завету доминирует тенденция вписывания новых глав в старую книгу. Заявив, что «Священное Писание должно быть дополнено», биографы Иисуса всегда писали, поглядывая на свой предмет, другим глазом озирая священные тексты евреев.
Не обладая ни теологической, ни метафизической утонченностью, они ткали свои описания с помощью тех нитей, которые получили в наследство. В частности, нельзя ли было выбрать другое число апостолов, отличное от 12? Насколько возможно наличие менее или более семи дьяволов? Когда же, как не в день Троицы, снизойдет Святой Дух? (Деян., 1: 1–4).
В Евангелии от Иоанна находим максимальное приближение к взвешенному символизму. В нем запечатлен факт троекратного появления Христа после смерти и разделение его одежды на четыре части воинами (Ии., 19: 23). Сказанное следует толковать отчасти как собирание избранных «от четырех ветров» (Мф., 24: 31).
Снова возможно найти отсылки на символическое значение в вопросе Христа: «Иисус отвечал, не двенадцать ли часов во дне? Кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего» (Ии., 11: 9).
Возможно, в свете отмеченных указаний некое особенное значение воплощается в 153 рыбах, которых Петр вылавливает из моря (Ин., 21: 11). Хотя смысл, не исключено, представляет собой таинство.
Но даже если к Евангелиям от Матфея и Луки добавить составленные из чисел генеалогические таблицы, аутентичные документы I века н. э. и апокрифические евангелия и легенды, сохраняется прямое и неизбежное свидетельство, что раннее христианство не пошло по пути числовой теологии. Подобная изоляция может быть продолжена, хотя и ведет к ограничениям.
Тот факт, что числа появились совершенно во всех Евангелиях, сам по себе означал роковую слабость в настроенном на них веке, и необходимое включение в канон Апокалипсиса Иоанна Богослова на основе его предполагаемого авторства послужило явным поводом для комментаторов поразмыслить над мистериями числа.
Более того, принятие книги Откровения возвестило о серьезных раздумиях «Пастора из Еермеса», также пополнившись числовой аллегорией и абстракцией интерпретации внутри текста.
Отмеченному тексту было суждено стать одним из самых распространенных документов христианской церкви на протяжении II, III и IV столетий.
Одновременно
Кроме того, церковь допустила, чтобы приверженцы ее ученого и философского склада серьезно озаботились проблемой создания последовательного корпуса христианской теологии. Среди них оказались великий александрийский врач Климент (ум. в 200 г.) и его ученики Ориген и Ипполит.
Жившие в величайшем философском и гностическом центре, эти люди, бесспорно, черпали свое вдохновение из доступных им образцов. Первостепенная слабость христианства, по свидетельству ереси Ариана, заключалась в двойственной природе Бога-Отца.
Принятие Логоса Филона и его отожествление с Сыном стало первым шагом к разрешению проблемы, однако добавление третьей личности, Святого Духа, обеспечило бесспорное доказательство Единосущности Троицы. Наличие божественной триады во всех трудах гностиков явно стало решающим фактором для создания Троичности. Однако пифагорейская основа современной философии в их трудах явилась отправной точкой для христианского учения. Единосущность Отца и Сына оспаривалась как в числовом, так и в философском смысле, оставалось только верить в Единосущность Троицы!
Многие ранние авторы, включая Павла, кажется, никогда не слышали о Троице. По этой причине о ней говорят первые две новозаветных Заповеди («Во имя Отца и Сына и Святого Духа» — Мф., 28: 19) и другая определенно относящаяся к Троице («Кто побеждает мир, как не тот, кто верует, что Иисус есть сын Божий?» — 1 Ин., 5: 7). Правда, последняя лишь предполагает ее в самом риторическом вопросе.
Упоминания триединства не приобрели всеобщего распространения вплоть до III века, а сам догмат окончательно и официально оформился лишь на Константинопольском соборе в 381 году. Принятие христианством этого основного догмата пифагорейства само по себе стало достаточной основой для всей философии. Предложенное Климентом и Оригеном учение о Чистилище, добавившемся к Раю и Аду, сформировало триединство в духовном мире.
Тем временем философы все более интересовались численной символикой. Возражая гностикам, святой Ириней писал об ошибочности их богословских взглядов не только потому, что они основывались на числе, но и потому, что их числовая схема неверна. Они полностью игнорировали число 5, повсюду появляющееся в Истинной Вере. Имя Спаситель (Soter) состоит из пяти букв, как и Отец (Pater). Господь благословил пять хлебов и накормил ими 5000 голодных. Существуют пять конечностей креста, пять пальцев, пять чувств.
Похожим образом Тертуллиан отстаивал значение числа 12, свидетельствуя о многочисленных упоминаниях дюжины в Ветхом Завете и естественно спрашивая: «Что же на самом деле означает постоянная защита Христова числа Маркионом?»
То, что эти заявления не означали дискредитации всей числовой системы, подтверждается тщательным рассмотрением чисел в других сочинениях тех же авторов. Они постоянно ссылаются на Филона, и даже Гермес говорит о нем с подобающим уважением.
Иустин Мученик, также известный как святой Иустин (100–165 гг. н. э.), придает вес своим аргументам, цитируя Пифагора, заявлявшего, что «единичность является первым принципом всех вещей и причиной всяческой добродетели… обучая аллегорией, что Бог Един и единственный» (Послание к грекам).