Чисто альпийское убийство
Шрифт:
— Полицейский участок на Мюнхнерштрассе, Франц Хёлльайзен.
— Я бы хотела дать свидетельские показания…
— Прежде всего прошу вас назвать свои фамилию и имя.
Женщина на другом конце провода вздохнула — нерешительно, как показалось Хёлльайзену. Затем сказала:
— Мне нужно поговорить с ведущим комиссаром.
— В любом случае вы должны сначала представиться.
Еще раз вздохнув, дама по буквам продиктовала свое имя, фамилию и название улицы, на которой жила. Она объяснила Хёлльайзену, что кривая черточка над «а» в фамилии Conceicao (Консейсао) называется
— Как-как, вставка-символ?
— Это на самом верху, в главном меню.
— Девушка! Передо мной лишь допотопная пишущая машинка, которая, в довершение ко всем своим капризам, не печатает даже наше строчное «о» с умляутом! А в моей фамилии, как назло, встречается именно эта буква. Так что не говорите мне больше про всякие компьютерные меню.
— Могу я теперь поговорить с ведущим комиссаром?
— По поводу чего?
— По поводу того, что случилось прошлым воскресеньем в концертном зале.
— Господина гаупткомиссара Еннервайна сейчас нет на месте.
— Не могли бы вы дать мне его мобильный?
— К сожалению, нет.
— Когда он вернется?
— Минутку… Поезд прибывает в двенадцать ноль пять. Вы слышите меня? Так что в половине первого мы ждем его здесь, в участке. Алло! Алло, девушка!
Однако собеседница уже положила трубку. Подобные вещи происходили довольно часто, и Хёлльайзен не придал этому звонку особого значения.
Итак, когда Еннервайн ровно в пять минут первого вышел из поезда, на платформе его поджидала невысокая крепкая женщина. И фамилия у нее была какая угодно, но только не Консейсао. Мельком взглянув на незнакомку, гаупткомиссар направился в сторону полицейского участка. Поскольку он не привык к тому, чтобы его преследовали, то не знал широко известного «смутного ощущения, что его преследуют». Не было у него такого ощущения, если оно вообще существует. И когда руководитель следственной бригады свернул в боковую улочку, то порядком испугался, внезапно услышав за спиной возглас:
— Господин Еннервайн, не оборачивайтесь, прошу вас!
Первым его порывом было все-таки обернуться, но полицейский сдержался. Его рука слегка дернулась в сторону кобуры с пистолетом, но и тут ему пришлось остановиться: оружие он не заряжал уже целых полгода. В голосе незнакомки сквозило возбуждение. Будь это какая-нибудь террористка, объявленная в международный розыск, голос звучал бы совсем по-другому: сдержанно, хладнокровно. Поэтому Еннервайн просто остановился посреди улицы.
— Почему же мне нельзя оборачиваться? Вы вооружены?
— Вооружена? С чего вы так ре… Ну, допустим.
— А вы отдаете себе отчет, что этой фразой «Ну, допустим» рискуете заработать себе пару годиков тюрьмы, если прокурор вдруг попадется без чувства юмора? Угрожая полицейскому, вы…
— Я вам вовсе не угрожаю.
— Однако вы — «ну, допустим» — вооружены. Сам факт, что вы говорите мне такие слова, содержит в себе состав преступления, приравниваемый к неповиновению представителю власти.
«Баварский закон о функциях полиции, раздел „Насилие“,
— Я не вооружена, — прозвучал голосок за его спиной.
— Тогда я могу обернуться.
— Нет, пожалуйста, не оборачивайтесь, иначе я ничего не буду рассказывать!
Они стояли в вынужденной позе и молчали. Довольно высокий мужчина с заурядным лицом и миниатюрная женщина с натренированными икрами.
— Думаю, со стороны мы смотримся комично. Если нас кто-нибудь увидит, будет очень неловко. Хватит тянуть время. Говорите быстрее, чего вы от меня хотите.
— Я хочу дать свидетельские показания. Насчет происшествия в концертном зале. Но при этом желаю сохранить анонимность.
— Могу предположить, что по многочисленным кинофильмам, теле- и радиопередачам вы знаете: это невозможно. Показания полноценны лишь в том случае, если их дает реальный свидетель — с именем, адресом и всем, чем полагается. При этом большое значение имеет лицо свидетеля, и потому…
— Стоп! Только не оборачивайтесь! У меня в руках…
Еннервайн обернулся. У незнакомки в руках ничего не оказалось. Это была невысокая ладная женщина со вздернутым носиком и веснушками на щеках. Ее голос звучал грозно, а внешность оказалась вполне безобидной. Гаупткомиссар отступил на шаг назад, представляя это создание в баварском костюме и в шляпе, натянутой на самое лицо. Рост примерно совпадал.
— Знаете что? Давайте сядем на скамейку, и вы расскажете мне все по порядку. Если информация окажется не важной, то я, так и быть, пренебрегу инструкциями и наши дорожки снова разбегутся. И тогда будет вам анонимность с отсутствием последствий.
— Хорошо, согласна.
— И обещайте, пожалуйста, что больше не будете шутить с полицейскими таких шуток, как со мной. Иные мои коллеги в подобных случаях сразу же хватаются за оружие.
— Да, честно говоря, я уже удивилась, что вы до сих пор не выпустили в меня заряд из пистолета.
К этому моменту женщина, казалось, немного пришла в себя. Гаупткомиссар выбрал одну из парковых скамеек, и собеседники сели. Проникшись доверием к Еннервайну, невеличка сразу же перешла к делу:
— Я была на воскресном концерте в компании одной из жертв. А теперь вы меня ищете.
— Гретель! — вырвалось у Еннервайна.
— Что, простите?
— Нам пришлось дать вам условное имя…
— И вы назвали меня Гретель?! Фу, ничего гаже придумать не могли?
— У нас не было времени на раздумья, и мы взяли первое попавшееся имя. Но давайте ближе к делу. Почему вы не объявились раньше?
— Послушайте, я не преступница. Я не нарушала никаких законов. И просто не желаю, чтобы мое имя трепали все, кому не лень.
— Если вы не нарушали никаких законов, значит, у вас есть все шансы это сделать. Присказка такая.
— Видите ли, я… э-э-э… замужем. Очень удачный брак. И выгодный. Вы понимаете, что я имею в виду.
— Нет, не понимаю, — резко ответил Еннервайн, сам от себя не ожидавший такого тона. — Я, между прочим, не состою в браке. Именно ради того, чтобы передо мной никогда не вставали подобные проблемы.