Чисто женская логика
Шрифт:
— Я все поняла, — обреченно проговорила Касатонова, потупив глаза. — Вам просто нужен убийца.
— Что?!
— И вы готовы этот ярлык нацепить на кого угодно... Вам срочно нужен убийца. Для отчета.
Касатонова прекрасно понимала, что несет полную чушь, но в то же время сознавала, что эта чушь, во-первых, задевает Убахтина за живое, лишая его спокойствия и здравости, а во-вторых, имеет жесткую, скрытую логику, которую вот так сходу опрокинуть невозможно. А если учесть, что это абсурдное обвинение произносит женщина, которая сама кое-что сделала для разоблачения убийцы, то нет ничего
— Мне нужен убийца?! А на фиг?! На фиг?!
— Для отчета, — чуть слышно проговорила Касатонова, не поднимая глаз.
— На фиг?!
— Чтобы получить повышение.
— На фиг?!
— И вам повысят зарплату, — Касатонова не поднимала головы и не смотрела на Убахтина, словно бы стесняясь его корыстолюбивых устремлений, которые только сейчас вдруг ей открылись.
— Ни фига себе, — обессиленно произнес Убахтин, чуть изменив свой возглас.
— Вот вы говорите — отпечатки остались... — Нет! — Убахтин поводил в воздухе указательным пальцем из стороны в сторону. — Отпечатки — это ваше достижение, Екатерина Сергеевна! А мои достижения в другом. Я установил, откуда пистолет, я установил мотив... Вам известен мотив?
— Известен.
— Он достаточно убедителен?
— Достаточно.
— Вы видели ее дочь?
— Видела.
— Разговаривали с ней?
— Немного.
— И что?
— Красивая девочка.
— Эта красивая девочка не сомневается в том, что ее мать — убийца. Вам это известно?
— Да. Но показания родственников не имеют значения.
— Кто сказал вам такую глупость? Имеют! Если родственники оправдывают — да, их мнением можно пренебречь. А если родственники обвиняют... — То вы уж и счастливы?
— Да! Я смеюсь и заливаюсь!
— Часто случается, что для обвинений у них не меньше оснований, чем для оправданий. У родственников. И если уж вы отрицаете их оправдания, найдите в себе мужество пренебречь и их обвинениями.
— Екатерина Сергеевна! Что вы несете?!
— Не знаю, Юрий Михайлович, не знаю... — Касатонова подняла, наконец, голову и посмотрела Убахтину в глаза. — Я не говорю, что не верю, я говорю иначе — мне не верится, что это сделала Юшкова.
— Почему?! — взревел Убахтин.
— Потому! — ответила Касатонова, понимая всю бестолковость своего ответа.
— Как тогда понимать мою разгромленную квартиру? А охота за снимками? А сгоревшие книжные склады моего сына?
— А почему бы вам не спросить об этом у своего сына? Может быть, оттуда ниточка тянется? Может быть, ваш сын запутался в платежах, авансах, арендах?
Это вам не приходило в голову?
— Приходило.
— И что?
— Ничего.
Касатонова и сама не могла разобраться в своих ощущениях. Она лишь поймала себя на том, что ей почему-то нестерпимо хотелось оправдать Юшкову, доказать ее невиновность. Может быть, за этим стояло простое бабье желание уязвить Убахтина? Нет, тут она могла ответить себе совершенно твердо — не было у нее такого желания. С каждой минутой, проведенной в кабинете следователя Касатонова все сильнее ощущала что-то большое и громоздкое, что ворочалось в ее сознании и раздражало своей неопределенностью.
Что это было?
Сомнение?
Или
— Екатерина Сергеевна, — взяв себя в руки, Убахтин заговорил негромко и рассудительно. — Давайте проговорим то, что нам известно. Балмасов некоторое время жил с Юшковой, достаточно долго, лет пять не меньше. Это много, люди за это время вполне способны внутренне породниться. Это и произошло с Юшковой. Но Балмасов вдруг бросает ее и уезжает в Турцию с дочкой. Он испортил девочку алкоголем, наркотиками, роскошью, заразил собственной порчей. Это достаточный мотив, чтобы пустить пулю в лоб?
— Достаточный, — согласилась Касатонова. — Но пуля была пущена в затылок.
Мне Юшкова сама об этом сказала.
— Она вам сказала, что выстрел был сделан в затылок?! — Убахтин приник грудью к столу, будто готовился к прыжку, будто услышал нечто такое, что переворачивало всю картину преступления.
— Сказала, — кивнула Касатонова.
— Сама?
— Ну, — Касатонова не понимала вопросов Убахтина, все о чем они говорили, казалось ей очевидным.
— Без всякой подсказки с вашей стороны?
— Она сказала в том смысле, что вот пуля в затылке, тело в морге... Ну, и так далее.
— Сама сказала?
— Ну, да, да! — с легким раздражением подтвердила Касатонова. — Что из этого следует?
— Из этого следует, что она сама и всадила пулю в балмасовский затолок! — веско отчеканил Убахтин. — Откуда ей известно, что пуля в затылке, а не во лбу?
— Она могла по телевизору увидеть, услышать, — неуверенно проговорила Касатонова.
— Не-е-ет! — Убахтин опять поводил указательным пальцем из стороны в сторону. — Всю информацию об убийстве для телевидения давал я сам! Лично! И никто другой! И сознательно, вникаете? сознательно внес ошибку, впрочем, можете назвать это ловушкой — я везде, всем и на всех уровнях говорил, что Балмасов застрелен выстрелом в сердце. И телевидение по всем каналам сообщило — пуля в сердце. И вдруг моя ловушка сработала! Вдруг моя ловушка захлопнулась! Я все время ждал — с какой стороны появится информация о выстреле в затылок! И дождался! Юшкова! Именно она первая сказала — пуля в затылке. Вопросы есть?
Касатонова помолчала, причем, скорбно помолчала, как бы огорченная бесчувственностью следователя, грубостью его мышления, подозрительностью. Потом горестно вздохнула, осторожно подняла глаза.
— Они ведь прожили вместе столько лет, Юрий Михайлович.
— Ну и что?
— Она могла почувствовать.
— Это как? — не понял Убахтин.
— Чувства могли ей подсказать, что Балмасов убит выстрелом в затылок.
— А что, так бывает? — удивлению Убахтина не было предела.
— И очень часто.
— Если она такая чувствительная... — Убахтин не знал, чем закончить эти слова, — если она такая чувствительная... То какого черта поперлась той ночью к Балмасову?
— Сердцу не прикажешь, — смиренно ответила Касатонова. — Кстати, а вы нашли пистолет?
— Нет. Она говорит, что выбросила его.
— Вот видите.
— Что видите?! Что видите?! Убийца сумел избавиться от орудия преступления! Значит, все продумала заранее! Значит, готовилась! Значит, все осуществила сознательно!