Чисто женская логика

Пронин Виктор Алексеевич

— Отпечатки пальцев обнаружены на пульте, зажатом в руке Балмасова.

Мертвого Балмасова. Значит, это совсем свежие отпечатки. Отпечаток вашего пальчика мы нашли на кнопке выключения телевизора. То есть, он возник там уже после смерти Балмасова.

Юшкова затянулась и, выпустив дым к потолку, продолжала сидеть не проронив ни слова.

— В связи с этим вопрос... Вы были в квартире Балмасова в ночь убийства?

— Была.

— Вы видели Балмасова живым?

— Видела.

— Вы видели Балмасова мертвым?

— И мертвым тоже видела.

— Это вы убили его?

— Нет.

— А кто?

— Не знаю. Но я уверена,

что вы найдете убийцу. Его следы в ваших руках.

— Не сомневаюсь.

— В вашем доме был пистолет?

— Да, его подарил Балмасов моей дочери.

— Где сейчас этот пистолет?

— Я его выбросила.

— Почему?

— Чтобы не было соблазна пустить в дело.

— А такой соблазн был?

— Скажем так — посещал. Как и каждого нормального человека.

— Вы считаете, что пустить пистолет в дело — это нормально?

— Я говорила о желании пустить его в дело. Так вот желание — это нормально.

— Но вы подавили в себе искушение?

— Да нет, все было гораздо проще, — Юшкова глубоко затянулась, раздавила окурок о пепельницу. — Я опоздала.

— Куда вы опоздали? — терпеливо спросил Убахтин.

— Опоздала пустить его в дело.

— А намерение было?

— Не твердое, не окончательное... Но что-то такое корячилось в душе.

Знаете, какие слова за последние дни зацепили меня больше всего? Когда дочь спросила, сколько мне светит... Она не сомневается в том, что это я убила Балмасова.

— Я тоже не сомневаюсь, — сказал Убахтин без выражения.

— Вам по должности положено, вам убийца нужен.

Убахтин молчал некоторое время, вертел шариковую ручку на столе, смотрел в окно, потом, наконец, повернулся к Касатоновой.

— Екатерина Сергеевна, может бы, вы хотите задать какой-нибудь вопрос?

— Скажите, Елена Ивановна... Балмасов... Каким он был при жизни? Неряха, грязнуля, шалопай, пижон, этакий джентльмен... — Последнее, пожалуй, ближе всего к действительности. Но, сами понимаете, это касалось только манеры поведения, манеры одеваться, манеры общения. Вообще это касалось только манер. И не более того. По сути своей он остался тем, кем был всегда — торгаш.

— И второй вопрос... Вы сказали, что были у него в тот вечер... Зачем вы к нему приходили?

— Хотела поговорить о дочери.

— Поговорили?

— Да.

— Разговор получился?

— Нет.

— Перед тем, как прийти к нему... Вы позвонили? Предупредили о своем приходе?

— Да, конечно. Я ведь должна была убедиться, что он дома, что он хотя бы откроет мне дверь.

— Вы делали уборку в его квартире? Я имею в виду ту самую ночь?

— Да.

— Зачем?

— По привычке, — Юшкова усмехнулась. — Вы хотите другого ответа... Могу ответить иначе... Я делала уборку, чтобы скрыть следы своего пребывания. О пульте не подумала. Мое упущение. Следы всегда остаются, да? — повернулась она к Убахтину.

— Совершенно с вами согласен. У меня больше вопросов нет. Пока нет.

Убахтин нажал неприметную кнопку на столе, вошел конвоир и увел Юшкову в камеру.

— Что скажете, Екатерина Сергеевна?

— Мне кажется, ей нравится быть арестованной, подозреваемой, обвиняемой.

— Не понял? — Убахтин вскинул клочковатые брови.

— Юрий Михайлович! Такая уж это редкость? Человеку иногда нравится переносить страдания, особенно, если они незаслуженны. Он этим как бы укоряет остальное человечество, или, скажем, ближнее свое окружение — смотрите, дескать, как вы несправедливы,

как вы низки и злобны! Ну, что ж, пейте мою кровь, наслаждайтесь моими несчастьями, но не дождетесь, не дождетесь от меня ни стона, ни плача. И о пощаде просить не буду. Спохватитесь, ужаснетесь, да будет поздно. И тогда уж имейте дело со своей совестью, перед ней оправдывайтесь, перед ней кайтесь и выпрашивайте прощения! Может быть, высшие силы вас простят, может быть, но это уж без меня, без меня. Мне кажется, у Юшковой сейчас примерно такое состояние.

Убахтин долго молчал, в упор рассматривая Касатонову, не то удивляясь ее проницательности, не то огорчаясь наивности. Потом тяжко вздохнул, будто проделал непосильную умственную работу.

— Для того, чтобы впасть в подобное состояние, дорогая Екатерина Сергеевна, надо обладать... надо обладать... — Ну? Ну? — торопила следователя Касатонова, словно ожидая от него слов важных, может быть, даже окончательных.

— Для этого надо обладать невиновностью. Только невинный человек может заняться таким вот самоистязанием.

— Вы не допускаете... — А разве не при вас она только что призналась в совершенном убийстве?

— Я как-то этого и не заметила, — растерянно проговорила Касатонова.

— Видите ли, дорогая Екатерина Сергеевна... — Перестаньте, пожалуйста, называть меня дорогой Екатериной Сергеевной!

— Простите. Больше не буду. Я не мог предположить, что... — И об этом не надо.

— Хорошо. Мне кажется, что Юшкова, как человек впервые совершивший убийство, внутренне, может быть, даже на уровне подсознания, пытается уйти от всех подробностей, от воспоминаний, связанных с преступлением. Некоторые в этом достигают столь больших успехов, что искренне не помнят совершенного ими же накануне вечером. Она готова признать многое — что была в доме Балмасова, признает, что был пистолет, но потом она его куда-то выбросила, признает, что с Балмасовым хорошо выпили в тот вечер, славно поговорили, выяснили отношения... Но выстрел в затылок не признает. И знаете почему? Она его не помнит. Она убедила себя в том, что и не было столь прискорбного факта. И живым видела, и мертвым видела? Да. После этого сделала уборку? Да. Зачем? — спрашиваю я ее? А чтобы скрыть следы своего пребывания. А пульт? С пультом оплошала. Не учла вашей, Екатерина Сергеевна, сверхчеловеческой проницательности. А теперь сведите все эти ее слова вместе, сведите! И что вы получите в результате?

— И что же я получу?

— Чистосердечное признание.

— Надо же, как ловко у вас все получилось, — почти с восхищением сказала Касатонова.

— Нам пора перейти к главному, Екатерина Сергеевна. Позволите?

— А что у нас с вами главное, Юрий Михайлович?

— Пистолет. Вы мне пообещали пистолет, с помощью которого совершено смертоубийство.

— Ах, пистолет, — Касатонова сделала легкий отбрасывающий жест ладошкой, словно речь шла о таком пустяке, вспоминать который в приличном обществе и не пристало.

— Да! — подхватил Убахтин. — Речь все о нем родимом! Только он может решить наш с вами спор.

— Не только, — поправила Касатонова.

— А что еще?

— Юрий Михайлович, спора-то у нас с вами и не было, — Касатонова явно ушла от ответа, но Убахтин этого не заметил. Или же сделал вид, решив к своему вопросу вернуться попозже, когда Касатонова будет более к этому расположена. — Мы просто обменивались мнениями. И только.

— Но ведь вы не верите, что Юшкова убийца?

— Не верю.