Чистое золото
Шрифт:
— Да-да, заработал телефон!
— Но вам, товарищи, все равно выходить придется: километрах в двух машина наша осталась, там двое ребят и шофер.
— А ну, пошли! Веревки у кого?
Мимо Тони прошагали парни с фонарями и кругами веревок. Мелькнули какие-то знакомые лица. Дверь захлопнулась, и за нею прозвучала команда:
— По веревке идти, ребята! Таштыпаев, ты, что ли, вперед встанешь?
— Братцы, а согреться нечем? — спросил Круглов.
Из своего кабинета уже спешил директор:
— Сюда, сюда, Василий Никитич! Сейчас и тебе и девушке согревающего хлебнуть
Тоня слышала все это, как сквозь вату. Кто-то снял с нее полушубок, платок, кто-то спрашивал:
— Не обморозилась? Руки как? Ноги?
— Ноги… да… — начала она. — А Надежда Георгиевна как?
До нее дошел голос дяди Егора Конюшкова:
— Лучше, лучше Надежде Георгиевне. И отец твой тут. Николай Сергеевич, здесь они! Здесь Тоня. Цела дочка!
Тоня привстала с коротким криком. Отцовские руки обхватили ее.
— Доченька! Тонюшка! — бормотал Николай Сергеевич, прижимая к себе Тоню, гладя ее по лицу жесткими теплыми руками.
Она поймала эту жилистую руку, прижалась к ней щекой и закрыла глаза.
— Николай Сергеевич, ноги не поморозила ли? Надо посмотреть. Потом нацелуетесь… Да вот пусть выпьет спирту глоток, — хлопотал дядя Егор.
Тоня хлебнула обжигающей прозрачной жидкости. Ее опять усадили, сняли валенки.
— Пустяки! Чуть-чуть прихватило, сейчас ототрем!
— Да не надо… я сама…
— Сиди, сиди, не мешай!
Отец опустился на колени и начал с силой растирать побелевшие пальцы Тони. Это было очень больно, но она, вскрикивая и морщась, все же улыбалась.
«Простил! Простил! — звучало в ее сердце. — Опять со мной, прежний, ласковый!»
Она вдруг высвободилась и тревожно спросила:
— Папа, проба на Лиственничке была, не знаешь?
— Была, дочка, была! При мне пробу брали.
— Ты на голец ходил? Зачем?
— Ну, мало ли… посмотреть, как там… — забормотал Николай Сергеевич.
— Да уж говори прямо, что сердце не выдержало! — подхватил дядя Егор.
— И что же проба? Нашли что-нибудь?
Отец растерянно перевел глаза на товарища.
— Ни синь пороха там нет, голубка! — сказал старый Конюшков.
Глава шестнадцатая
— Расплавленный кварц когда-то поднялся из глубины земли. Потом тяжелые пласты его застыли, затвердели. У кварца молочно-белый излом. Иногда в нем блеснет золотника, встретится листочек слюды… зеленоватый такой. А порой кварц выглядит желтым или бледнокрасным — значит, в нем есть примазка охры. В природе постоянно идут процессы окисления, выветривания, вымывания. Вода, ветер, солнце работают непрерывно. Они подтачивают огромные горы, обломки уносятся вниз — в долины, на берега рек. Мощный кварц превращается в жалкие обломки, в песок; он смешивается с наносной породой… Так образуются россыпи. Считают, что если в россыпи богатое содержание золота, значит коренное месторождение разрушено. Но я верю, что выходы коренных жил здесь целы и в них окажется еще больше золота, чем в россыпях…
Тоню слушали, не переставая работать. В шахте шло непрерывное опробование. Первая неудача не обескуражила бригаду. Ребята не сдавались.
Для
Бур все глубже уходил в рудное тело. Под коронкой его в скважину была насыпана дробь. Попадая в торец буровой коронки, она вращалась вместе с ней и высверливала столбик кварца — керн. Такие аккуратные столбики ежедневно подавались наверх для лабораторного анализа.
— Не идет Михаил Максимович, — сказал угрюмо Андрей.
— Значит, плохие вести, коли не торопится, — пробормотал Маврин. Он выпрямился, зеленые глаза его вдруг загорелись: — Честное слово, ребята, вчера чуть было не напился! Вот до чего понятно мне показалось, как люди от неудачи спивались… Ведь сколько трудимся над ней, над Лиственничкой этой, обхаживаем ее, улещиваем, а она уперлась — и ни в какую. Эх, думаю, напьюсь с горя!..
— Ты что, очумел? Что за разговоры такие?
— Ты стой, бригадир, стой, не ершись! Я ведь говорю «чуть было». Ничего этого не случилось. После таких мыслей сильней раззадорился, решил: не отступлюсь ни за что. Начальство запретит дальнейшие пробы — ночью приходить буду, искать. Не может быть, чтобы не сдалась, проклятая…
— Ой, не ругай шахту! — боязливо вымолвила Стеша.
— Что, горного боишься?
— Да какой тут горный! Просто слушать как-то неприятно. Она, может быть, скольких людей кормить будет, а ты ее ругаешь.
— «Может, может»!.. — бормотал Санька. — Пока только завтраками кормит!
Тоня посмотрела на товарищей. У всех осунувшиеся, измученные лица, нетерпеливая тоска в глазах… Давно не озорничает Санька, перестал шутить и улыбаться Андрей. Одна мысль мучит каждого: неужели работали зря и в Лиственничке ничего нет?
Тоня молча переглянулась с Зиной и увидела слезы в широко открытых, всегда спокойных глазах.
— Товарищи, подтянуться надо, — сказала Тоня, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно. — Даю слово: мы Лиственничку победим. Что-то очень распустились! Санька напиться готов, Зина — плакать… Позорно, я считаю, для такой бригады, как наша.
— Пробирай, пробирай! — незлобно отозвался Маврин. — Хоть и знаешь, что я не напьюсь, а Зина не заплачет, все-таки на случай дай нам жару.
Мохов, возившийся с какой-то неподатливой стойкой, вдруг поднял от работы красное, потное лицо и прислушался.
— Идет Каганов, — глухо сказал он.
Бригада кинулась навстречу инженеру.
Спустившись с последней ступеньки лестницы, Михаил Максимович увидел бегущую к нему молодежь.
Лукаво прищурясь, он глядел на ребят. У всех вытянутые шеи, рты полуоткрыты, и все глядят на него, точно хотят проглотить.
— Ну? — непочтительно выдохнул Санька и облизнул пересохшие губы.
За ним вся бригада повторила:
— Ну? Что же?
— Позвольте вас поздравить, товарищи! — громко и значительно сказал Каганов. — Последние пробы показали высокое промышленное содержание золота!