Чистое золото

Поступальская Мария Ивановна

Почувствовав, что подругу не удовлетворил ее ответ, она добавила:

— Толя стал как-то внимательнее в последнее время… Это потому, конечно, что мамы нет… А вообще… он, Тосенька, по-моему, замечательный человек…

«Не «парень» сказала, как мы всегда говорим, а «че-ло-век»…» — отметила про себя Тоня, а вслух сказала:

— Ну, я очень рада, что он тебе поможет.

Соколов уловил Тонино недоумение. Оно на минуту даже обрадовало его.

После памятной беседы с матерью Анатолий придирчиво следил за собой.

Он старался бодро держаться в школе и дома, и это ему удавалось. Уже был давно заполнен пробел в математике, и по истории у него в табеле снова стояла пятерка. Зинаида Андреевна не могла пожаловаться на сына, а он был благодарен за то, что мать ни единым словом не напоминает о нелегком для него разговоре.

Повидать Тоню во время ее болезни ему очень хотелось. Он сдержал себя и не пошел к Кулагиным, но накануне возвращения девушки в школу очень волновался, и это волнение его испугало. В тот день, во время большой перемены, он стоял у окна в коридоре и, глядя во двор, по которому с визгом носились ребята, так ушел в свои мысли, что не заметил, как подошла Женя:

— Ты задумался, Толя?

Бледное лицо и мягкий взгляд были полны дружеского участия, и Анатолий внезапно принял решение:

— Слушай, Женя: ты хорошо ко мне относишься?

— Конечно…

— Выручи меня по-товарищески, а? Давай вместе к экзаменам готовиться?

Голос Анатолия звучал почти умоляюще.

— Но… я с удовольствием… — смущенно ответила Женя, — только я думала…

— Говори начистоту. Думала, что я в Тонину группу буду проситься? Так вот, чтобы я этого не сделал, согласись.

— Хорошо, я согласна.

— И никому об этом разговоре! Обещаешь?

— Будь спокоен.

Женя сдержала обещание, но чувствовала себя с Тоней неловко, точно в чем-то обманула подругу.

На Таежном ждали секретаря областного комитета партии. Объезжая прииски и рудники, он всегда бывал в школах, посещал уроки и особенно интересовался преподаванием литературы и истории в старших классах. Однако гость все не появлялся, и многие уже уверяли, что он проехал мимо.

Маленькая черная машина подкатила к школе неожиданно. Плотный, крепкий человек лет пятидесяти быстро взбежал на крыльцо. За ним шли хорошо знакомый школьникам худощавый черноглазый парторг прииска Иван Савельевич Трубников и какая-то высокая женщина. Они разделись в общей раздевалке и, прежде чем румяная гардеробщица Маруся сообразила, что приехало начальство, прошли в учительскую.

Там они застали только Татьяну Борисовну и Петра Петровича. Остальные педагоги уже разошлись по классам.

Приезжий гость поздоровался с Петром Петровичем, как; со старым знакомцем, и представился Новиковой:

— Круглов Василий Никитич. У вас что сейчас? Литература в десятом? Если позволите, и мы с вами пойдем… Согласны? — спросил он высокую женщину, оказавшуюся методисткой из областного центра.

— Хорошо.

— Ну,

а я к Петру Петровичу… — сказал Трубников. — Ты ведь на урок, товарищ Горюнов? Разрешишь мне послушать?

Парторг, волжанин по рождению, говорил, сильно напирая на звук «о».

— Тебе — да не разрешить! — коротко ответил Петр Петрович.

Сдержанный, даже суровый с виду, Трубников нежно любил животных и растения. По прииску ходили рассказы о необыкновенных аквариумах парторга. У Трубникова было четверо мальчишек, которые, как и отец, постоянно возились с птицами, зверями и цветами.

К Петру Петровичу парторг относился с большим уважением и, заходя в школу, непременно бывал на уроках естествознания.

Новикова собиралась рассказывать ученикам о Шолохове, но когда гости вошли с нею в класс, поздоровались с учениками, уселись и глаза секретаря с выражением веселого внимания остановились на ней, она поняла, что говорить не сможет. Делая вид, что ищет какую-то пометку в журнале, Татьяна Борисовна старалась оттянуть время. Хуже всего было то, что ученики видели ее замешательство и с тревогой следили за ней.

Наконец Новикова вызвала Петра Таштыпаева. Напряженные лица десятиклассников прояснились.

— Разве можно так теряться? Смотреть неприятно! — шепнула Тоня Лизе.

Петя рассказывал о «Разгроме» Фадеева спокойно и обстоятельно. Все видели, что секретарь несколько раз одобрительно кивнул головой, слушая его.

Татьяна Борисовна немного успокоилась, но, отпустив Таштыпаева на место, почувствовала, что волнение опять перехватило горло. «Не смогу говорить… Что делать? Что делать?» — мучилась она.

Собирая все силы, чтобы внешне казаться спокойной, она обвела глазами класс и встретила взгляд Тони. «Вызвать разве ее? Ответит хорошо…»

Но в Тониных глазах сияло такое явное насмешливое сочувствие, что Новикова внутренне съежилась. Ей стало невыносимо стыдно. Она нервно передернула плечами, выпрямилась и заговорила.

Собственный голос показался ей сдавленным и жалким. Она остановилась и, упрямо глядя на чернильницу, стала произносить слова громче и спокойнее. Это помогло. Скоро она заметила, что присутствие гостей больше не беспокоит класс. Все, как обычно, слушали ее, и во взгляде Тони была теперь сосредоточенность внимательной ученицы.

Новикова довела объяснение до конца совсем спокойно и, лишь выйдя из класса, почувствовала, что ноги у нее чуть-чуть дрожат.

Во время перемены Круглов, успевший познакомиться с директором и другими учителями, спросил у Татьяны Борисовны, нс труден ли десятиклассникам программный материал.

— Нет, что вы! Это очень развитые ребята. Они много читают и помимо программы. Класс прекрасно подготовлен.

— Да? — сказал секретарь обкома. — Это приятно слышать, если в вас не говорит местный патриотизм.