Чистое золото
Шрифт:
В один из душных вечеров Павел, сидя дома один, так задумался, что не услышал, как в дом кто-то вошел.
— Так и сидишь? Ничего не делаешь? — услышал он голос Иона. — За работу пора браться!
Павел даже вскочил, уязвленный грубостью старого друга. Что Ион, с ума сошел?
— Дружка своего Мирона, я привел, — тем же тоном продолжал старик. — Из Шабраков он. Поживет у вас, научит тебя корзины плести. Орсу много корзин нужно.
Павел радостно вспыхнул. Обида была мгновенно забыта.
— Правда? А успею выучиться? Не отдали бы заказ. Сказать в орсе надо.
— Подожди,
Ион успокоил Павла: заказ поручат ему и никому другому. Важно взяться за дело как следует.
— Это ты не беспокойся. Возьмусь!
Взбудораженный Павел упросил Мирона сейчас же начать первый урок и в эту ночь долго не спал, думая о неожиданной удаче.
Тоня присутствовала на одном из уроков. Корзинщик неторопливо наставлял Павла:
— Не затягивай — перекосишь! Тут не сила твоя нужна. Руками трогай. Ровно выходит — дальше валяй.
Павел, сосредоточенный и молчаливый, весь ушел в работу. Казалось, что он прислушивается к какому-то далекому звуку. В настороженном лице его, в крепких руках было страстное терпение.
Надежда Георгиевна тоже видела, как он работает, и говорила:
— Великое счастье Павлика, что каждому делу он целиком отдается.
Запавшие глаза тети Даши посветлели. Как-то, провожая Тоню, она шепнула ей в сенях:
— Может, отойдет парень. Ведь по ночам не спит. ворочается… А мне глядеть на него мочи нет! И подмога нужна, Тоня, ох, нужна!.. Что ни заработает — все легче.
— Будет теперь легче, тетя Даша, — пробормотала Тоня.
— Мама, ты с кем?
Павел приоткрыл дверь избы, услыхав, что тетя Даша с кем-то говорит.
— Я, Пашенька, Тоню провожаю.
Павел споткнулся о вязанку лозы, принесенной Степой и Митхатом. Заняться этим делом мальчикам посоветовала Новикова.
— Тальнику здесь, знать, много, — сказал он. — А кто его приносит? Ты мне не скажешь, Тоня?
— Почему не сказать! Ребятишки. Моргунов маленький и товарищи его, — ответила Тоня.
— Они, малыши-то, сейчас пионерам помогают веники для колхоза вязать. Веточный корм козам на зиму, — вмешалась тетя Даша. — Что ребятам стоит тальнику попутно нарезать!
— Все равно. Напрасно ребятишек взбулгачили. Не нравится мне это… — начал Павел.
— Брось, Павлик, — спокойно возразила Тоня. — Им забава одна, а тебе для дела нужно. Ты лучше понюхай, как пахнет.
Павел хотел возразить, но свежий и острый запах вянущего тальника мешал ему быть непримиримо суровым. Внезапно он беспомощно улыбнулся и сказал:
— Пахнет… да… как возле речки вечером.
…Обучение Павла благополучно закончилось, и Мирон отбыл в село. Денег за свою науку он не взял, сказав, что Ион с ним полностью рассчитался, простив старый долг.
Варвара Степановна немного прихворнула — наколола ногу и не обмыла во-время ранку. Образовался нарыв, и несколько дней ей было трудно работать. Тоня усиленно занималась хозяйством, даже вычистила хлев и переколола все дрова. Николаи Сергеевич как будто был доволен, но частенько Тоня замечала, что он смотрит на нее сторожко и пытливо.
Конечно, он замечал перемену в дочери. В прежнее
Внутренним зрением Тоня беспрестанно вглядывалась в три человеческих лица: немолодой женщины, тихого ребенка и сумрачного юноши.
Мыслями она была не у себя, а в маленьком доме с тремя окнами, заставленными бегониями и геранью. Там шла бедная событиями, но скрыто напряженная и нелегкая жизнь. Там умелые женские руки тоже поддерживали чистоту и порядок. Но даже этот строгий порядок оказывался полным скорбного значения. Все вещи должны были лежать на определенных местах, чтобы незрячий мог легко найти их. Мудрая заботливость матери передавалась беловолосому мальчику с вопрошающими светлыми глазами. Алеша волновался, если постоянные посетители домика что-нибудь переставляли, и, водворяя на место ножницы или спички, шептал:
— Сюда класть надо, а то Павлик искать будет.
Толя Соколов тоже непрерывно думал о Павле. Близкими друзьями они никогда не были, держался Заварухин независимо и спокойно, но какие-то черты в его лице, оттенки в голосе поразили Соколова. Перед товарищем, бывшим лишь на полтора года старше него, Толя чувствовал себя мальчишкой, который не испытал и десятой доли того, что пережил Павел.
Анатолий вспоминал первую военную зиму в Ленинграде, с гордостью говорил себе, что и он перенес немало тяжелого, но этого его не успокаивало. На несколько дней он как бы стал Павлом; встречаясь с товарищами, говоря с матерью, любуясь спелым летним днем, чувствовал в себе томящую скованность, которую угадал в слепом. На Тоню ему было тяжело смотреть. Глаза у нее сделались какими-то удивленными, почти испуганными… Если сам Анатолий так живо чувствует несчастье Заварухина, то что же должна чувствовать она?
«Ведь я недавно сказал маме, что никогда не посмотрю на Тоню чужими глазами… Не будет ли мое молчаливое сочувствие отношением именно чужого, хоть и не враждебного человека?» — задавал он себе вопрос.
Зинаида Андреевна, обычно без слов понимавшая сына, была удивлена, когда раздумье Анатолия сменилось веселой озабоченностью. Он стал целыми днями пропадать у Петра Петровича и в школьной столярке.
Школу ремонтировали. Там стучали топоры и молотки, весело шуршали стружки. К «живому уголку» пристраивали две комнаты, все классы заново белили и красили. Петр Петрович руководил всеми работами. Часто в школе можно было видеть и бывших десятиклассников.
Сабурова, плохо переносившая жару, откладывала все дела на вечер. К вечеру она попросила прийти к себе и Новикову, которая обещала помочь ей закончить годовой отчет.
Молодая учительница пришла во-время и крикнула с порога:
— Надежда Георгиевна, посмотрите, что я вам принесла!
Татьяна Борисовна приподняла листья, закрывавшие берестяной, покрытый тонким узором туесок. Оттуда глянули крупные — одна к одной — ягоды.
— Вот прекрасно! Спасибо, Таня. Садись, чаю налью. Или с молоком будем есть?