Чижик – пыжик
Шрифт:
И мне удача не помешает. Ехать мне всего-ничего — три дня лесом, а потом — рукой подать, и все по темному. С одной стороны на ночной дороге меньше машин и гаишников, с другой — встречные слепят, на какое-то время теряешь контроль над ситуацией, чего я очень не люблю. Наверное, поэтому и редко напиваюсь. Путь мой лежит к границе области, где посреди чистого поля стоит огороженная высоченным забором с колючей проволокой и вышками зона строгого режима. Делали на ней запчасти к грузовикам и картонные коробки черт знает для чего. Над рабочей зоной постоянно стояло облако черного дыма. Матушка, когда первый раз приехала на свиданку, решила, что у нас пожар. Я отдыхал на этой зоне дважды — считай, дом родной.
Добрался
Остановился метрах в ста от северной вышки, присел на бревно, словно специально брошенное там. А может, так оно и есть, кто-нибудь, несколько раз и подолгу поджидая здесь, позаботился о собственной жопе. Где-то вдалеке за забором гавкнула овчарка. Отрывисто, точно спрашивала: кто? Пугало на вышке заметило меня, поправило автомат. Очкует, салага. Хотя нет, салаги боятся договариваться с зеками, скорее, дембель. Сейчас он отхватит столько, сколько на воле за месяц зарабатывают. Вертухай посмотрел внутрь зоны и тихо свистнул. Потом перешел поближе ко мне и закурил, прикрывая сигарету руками так, чтобы видел я один.
Я подошел к забору, спросил:
— Кто там?
— Свои, Барин, — ответил Лужок, подручный вора Аскольда. Вор дороги на рабочую зону не знал.
— Лови, — сказал я и, крутанувшись, как метатель молота, отправил мазел через забор.
Услышал, что поймали на лету.
— Все тип-топ? — спросил на всякий случай.
— Порядок! — радостно ответил Лужок.
— Передай Аскольду, к вам идет кумовская сука по кличке Порог. Может передать маляву якобы от Седого.
— Понял, — сообщил Лужок. — А где Седой?
— На дальняке в крытой. А как у вас тут?
— Жизнь зекова — нас ебут, а нам некого, — ответил он.
Вертухай на вышке кашлянул дважды, давая понять, что пора завязывать базар.
— Ну, бывай! — попрощался Лужок, и за забором послушались торопливые шаги.
Я быстро пошагал к машине. Мало ли что может взбрести в голову вертухаю, а быть прокомпостированным собачьими зубами я не хочу. В тачке перевел дыхание и достал термос с чифирем. Он — первая вещь на зоне, особенно северной, и при побегах зимой. Спирт лучше греет, но размаривает. Хлебнул лишнего — и все похую становится, решаешь покемарить чуток. Погоня может найти тебя раньше, чем околеешь, а может и опоздать — не знаю, что хуже.
От зоны я поехал к ментовскому поселку. Дороги до него минут пятнадцать. Двухэтажные четырехквартирные дома выстроились вдоль трех улиц, выходящих на шоссе. Восточной стороной поселок примыкал через узкий лесок к городку Хуеплетово. В этом леске чаще всего и брали тех, кто объявлял себе амнистию. Каждый год случалось по два-три побега. Обычно брали в тот же день. Полутруп кидали на час-два в жилой зоне на видном месте, чтобы остальным неповадно было. Наглядный пример не слишком убеждал. За все время, пока я гостил здесь, только один побег можно назвать удачным. На лыжи встал бык-рогомет, настолько добросовестно вкалывавший, что даже пастухи считали его ебанутым. С виду был блаженный, червяку дорогу уступит, а тянул второй срок. Первый раз отметелил до полусмерти свою подружку, а во второй — грохнул жену. Порубал благоверную на куски и раскидал по всему городу. Правда, не всю. Мусора нашли в холодильнике филейную часть, а на печке стояла полная сковородка жареного мяса. Блаженный жаловался, что мусора всю кухню обрыгали. Тряхнули его на хи-хи — нормальный. Сожрал бы кого другого, вкатили бы пятнашку или вышак, а за жену дали чирик. При первой же возможности — пурга была лютая, провода пообрывало, света по всей зоне не было, — он и пошел менять судьбу. Побежал не в лес и не на станцию, как все, а на кладбище, где прихваченной с зоны
Я оставил машину около шоссе, до дома прогулялся пешком. Хотя в тихом поселке все-равно кто-нибудь услышит мои шаги и проследит, к кому пошел.
Она ждала меня за дверью, распахнув в тот момент, когда собирался постучать. Закрыв за мной, вцепилась в лацканы пиджака и обслюнявила подбородок и шею. Я поцеловал в губы и вытер слезы с ее похорошевшего от счастья лица. Это через нее связался со мной Аскольд, это она сообщила мне о Пороге.
— Кушать хочешь? — спросила шепотом.
Раньше она не умела и не любила готовить. Спутавшись со мной, перестроилась, почти каждый день таскала на зону судки с собственной стряпней. Иногда у нее получалось довольно вкусно. Но очень иногда.
— Нет, — так же шепотом ответил я. — Прилег бы, а то спина болит, насиделся за рулем.
— Какая у тебя машина?
— «Девятка», — ответил я, бесшумно следуя за ней.
— А мой «шестерку» берет, говорит, лучше.
— Он привык с шестерками дело иметь, — пошутил я.
В спальне тихо работал, тускло светя широкой и длинной шкалой, транзистор «ВЭФ». Валя показала мне на кровать, а сама пошла в комнату сына. Вскоре вернулась и прошептала:
— Спит. Набегался за день.
О ее сыне я знал больше, наверное, чем муж. Я закрыл ей рот поцелуем и повалил на кровать. Она помогла распрячь себя. Трусы между ног были мокрые, хоть выкручивай.
— Закрой мне рот, — как обычно попросила она, ерзая и не давая засунуть. — Сильней… сильней…
Я придавил рукой ее горячие, упругие губы. Они всосались в мою ладонь, а когда хуй раздвинул мокрые нижние и, как плугом борозду, пропахал ее пизду, заскребла зубами по шершавой коже и сдавленно застонала. Ее рука царапнула мне шею, вцепилась в волосы на затылке, сжимая и отпуская их. Кончила быстро, застонав, несмотря на мою руку, так громко, что должна была разбудить не только сына, но и соседей. Пизда почмокала, пульсируя, и обмякла, хуй теперь летал, как в бочке, когда-никогда касаясь стенок. Я задрал ей ноги повыше, чтобы он сильнее загибался и поглубже залетал. Но как ни тыкай, ни ворочай, хуй пизды всегда короче. Я никак не мог кончить, даже скучно стало. Над крестцом у меня выступила испарина — конец первого дыхания. Я вспомнил Иришку, ее личико, надроченные сиськи, тугое влагалище. Появилось второе дыхание, я поднапрягся, ускорил темп и — ура! — кончил. Медсестра почмокала пиздой во второй раз и оставила в покое мою руку и затылок. Я лежал на ней такой обессиленный, будто кинул десять палок. Хотелось отпиздить ее и уйти, но не было мочи поднять руку. Я бы закурил, но муж ее шмалил «приму», такую вонючую, что как вспомнил этот аромат, так сразу отшибло желание.
— Она красивая? — спросила Валя.
Вопрос застал меня врасплох. И не потому, что Валя догадалась об Ире — на это много ума не надо, а потому, что ни разу не пробивал свою подружку по канонам красоты. Мне нравилась — и этого было достаточно.
— Наверно, — неуверенно ответил я.
— Ты ее любишь, — как приговор произнесла медсестра.
Да? А может, действительно, люблю? Я вспомнил все случаи, когда считал, что влюблен. Самое большее меня хватало месяца на два. Разве что Танька Беззубая, но с ней была страсть.