Чижик-пыжик

Светов Феликс

– А зачем тебе два?
– Клава впервые посмотрела на меня с каким-то человеческим выражением.

– Я еду с женой, это мое условие. Если нет, говори с ними со всеми сама с корейцами, японцами и этими. И сама беседуй с проводниками.

– Когда ж это ты женился?
– спросила Клава, глаза у нее стали осмысленными, живыми и откровенно бабьими.

– У нас типа свадебное путешествие, - сказал я, - но только три человека об этом знают: я, она, а теперь и ты. Прошу - никому, а то сглазишь.

– Я ее знаю?
– спросила Клава, видимо, напрочь позабыв о евро-азиатах, американцах и этих.

Женщины все-таки удивительные создания.

–

Нет, - сказал я, - познакомитесь у поезда. Ты когда отдашь мне билеты.

– Сложность в том, - сказала Клава, - что это очень большие деньги понимаешь? Иностранцы платят вдвое, а как я тебя проведу - ты ж не иностранец, по какой строке?

– Проведи, как еврея, - сказал я, - а потом сочтемся. Значит, я могу быть спокойным?

– Сколько лет?
– спросила Клава.

– Двадцать пять, - сказал я и, увидев мелькнувшую у нее в глазах тень, добавил: - Если точно - двадцать девять...

Потрясающий день! Только-только начался отсчет - с утра, когда меня разбудил волшебник из Санкт-Петербурга, а фарт идет и идет... У меня ведь на самом деле появилась блистательная идея - это когда он сказал, что Большой театр срывается и его необходимо заменить чем-то более замечательным. Идея простая, а потому гениальная.

Ну как она может поехать в Питер, разве дело в гостинице - то есть под каким соусом она туда поедет, зачем, какое у нее отношение к писательскому конгрессу? Явная липа. А тут?.. А тут она организует то самое мероприятие перешибает Большой, писатели зайдутся, будет классная тусовка, а ей это ничего не стоит, ее только завести, я видел, как она работает, фонтанирует идеями: садится на стол, болтает ногами, закуривает, прищуривается... Пусть Большой плачет! А ей награда - поездка в Питер. Совершенно официально, по делу.

Мы встретились с ней в тот же день, вечером. Я понимал, что тянуть в любом случае нельзя. Каждый час дорог.

Реакция ее была, конечно же, предсказуемой, но как и всегда ошеломительна. Да меня все в ней ошеломляло - такое странное существо! И ведь никакого, скажем грубо, хотя бы милого, но кокетства, обычных прыжков и ужимок, всего набора - а как они порой, хочешь не хочешь, действуют на нашего брата... А здесь ничего: вполне естественная, подлинная заинтересованность. Да видел я, видел, как разговаривает она с людьми, с мужиками, так сказать, профессионалами в разной, в том числе и в этой, скажем, области: внимательно, с сочувствием, вежливо, четко - ни одного лишнего слова или движения. Но уже через пять-десять минут собеседник ее напрягался, собирался - не отлипал, а она... В глазах, что ли, было дело? Красивые глаза, ничего не скажешь, но на самом-то деле всего лишь, как уже было сказано, внимательные и заинтересованные... Чем?.. Вот в этом, пожалуй, и дело - чем они вдруг становились заинтересованными? Ну, каждый тут понимает в меру своей этой самой... Я еще тогда поразился, в первый раз - на том вернисаже...

Глаза, конечно, но тут, как бы и весь организм начинал участвовать в этом, порой совершенно необязательном ей разговоре, или скажем, действе - и собеседник остолбеневал.

Мы сидели в подвальчике, в Доме литераторов. Оставили нам единственное место изо всего прежнего советского роскошества - ни ресторана, ни бара. Впрочем, и на том спасибо.

А ведь, бывало, каждый день если не начинался там, то уж заканчивался в том доме непременно. Зачем-то было надо, хотя, если подумать... Помню, я написал Солженицыну в Вермонт, была у меня в ту пору переписка с

классиком в связи с публикацией моего романа на Западе. Вы восемь лет оттянули в лагерях, написал я ему, а я восемнадцать просидел в ЦДЛе, удивительно, мол, что живым остался... Надеюсь, он понял мой нехитрый покаянный юмор и не обиделся. Поганое, конечно, было место, что говорить, но зачем-то нам важное, кто-то там сломался, а кто-то устоял - там ведь и дружба начиналась и многое еще, о чем до сих пор щемит сердце... Но то другая тема.

Да есть, существует и сегодня тот знаменитый ресторан - "Дубовый зал". Тот, да не тот, не для нашего брата литератора. На стенах огромные - как полотна Сурикова и Верещагина, растянутые-распятые шкуры диких зверей: медведи, волки, кабаны, даже почему-то - зебры...

Забежал я туда как-то, еще не зная, за ста граммами. Он мне налил у стойки. Я посмотрел на стопку. "А сколько я тебе должен?" - на всякий случай спросил, пока еще не выпил. Он назвал цену. "Чего?
– говорю.
– Да я четыре бутылки могу купить за эти деньги..." Теперь он поглядел на меня: у меня вид был, надо думать, очень сокрушенный. Да пей так, говорит. Я выпил.

Итак, сидели мы в подвальчике, выпили по сто, и я рассказал о сегодняшнем посещении Пена.

– Что думаешь?
– спрашиваю.
– Три дня в Питере, две ночи, а кроме того поезд - день отъезда, день приезда. Еще две ночи.

– Потрясающе, - говорит, - я знала, тебе это сразу придет в голову, как только услышала про конгресс в Питере - ты ж рассказывал по телефону?..

– Сообразительная, а я думал, у тебя мимо ушей пролетело.

– Но при чем тут Большой, - говорит, - я, вроде, не по этому делу?

– Па-де-де - не сможешь?

– В каком смысле?
– говорит.
– Впрочем, можно кой-что придумать...

В глазах у нее что-то такое проехало, и она как бы меня и видеть перестала. Чудо какое-то, думаю, ее только включить или завести...

– Понимаешь, - говорит, - писатели, я имею в виду настоящих талантливых людей, они обязательно и еще в чем-то...

– Ты про что?
– не понял я.

– Ну хотя бы, скажем - рисунок. Вообще изобразительный ряд. Им, понимаешь, мало чисто литературного способа самовыражения, они себя и в другом ищут... Я талантливых людей имею в виду.

– А я как же?
– говорю.
– Выходит, я как бы, что ли, - без таланта?

– Ты себя в другом находишь, и меня это вполне устраивает.

– Тогда ладно, а то я было...

– Хорошо, - говорит, - давай телефон твоего футболиста, мы с ним договоримся.

– Зачем телефон, я тебя отведу, представлю, познакомлю... А в чем твоя идея?

– Нет, - говорит, - я сама, ты будешь только мешать.

– Ты ж его не знаешь?

– Видела я его - с усами, славный мужик, открытый и контактный. Об остальном не беспокойся.

– Так о чем все-таки речь?

– "Писатели рисуют" - понимаешь?

– Не понимаю. Да и какие писатели - кто из них рисует?

– Не обязательно живопись, - говорит, - могут быть рисунки на полях, почеркушки... Пушкин рисовал? Представляешь, какая может быть выставка Пушкина?

– Представляю, - говорю, - уже была тысячу раз. И больше.

– Вот я об этом. А у нас будет сегодняшняя литература.

– Да о ком ты говоришь - где ты нашла Пушкина?

– Вознесенский рисует, Битов рисует, Войнович рисует... Да и этот твой футболист. Я и книжку его читала, последнюю.