Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Беспокоимся мы… Есть и вопросы… Что? После обеда? Ладно… Что ладно? Будем ждать и работать. – он положил трубку. – Слышал? Пошли.
На Весновке пиво наливает в стаканы автомат. Выпили мы всего ничего – огнетушитель "Таласа" и по паре стаканов пива. Вернулись на работу и Хаки, которого на старых дрожжах развезло, скривел и уселся во внутренней каморке.
Прошло минут двадцать и в комнату залетел Каспаков. Завлаб хорошо знает Хаки и как чуял: неспроста с утра Ташенев такой внимательный.
– Где Хаким?-
– В библиотеке.
– А. – сказал и вышел.
Через десять минут завлаб опять залетел в комнату.
– В библиотеке его нет. Где он может быть? – спросил сам себя
Каспаков и, зайдя в комнату, приоткрыл дверь внутренней, смежной каморки. Хаки увидел его и поднял руку. То ли приветствуя, то ли наоборот, делая знак "пока не заходи".
– О, да он здесь. – сказал завлаб. – И пьяный.
Хаки недовольно забормотал.
– Жаркен Каспакович, я вас не понимаю…
– Что?
– Обещали прийти после обеда, а сами что делаете? Посмотрите на часы… Еще десяти нет.
– Быстро уходи!
Хаки закрыл глаза и продолжал бормотать:
– Так нельзя делать… Я вас не понимаю…
– Вон отсюда! Ты уволен!
– Ну и увольняйте себе на здоровье. Я не против… Только оставьте нас в покое… Я вас не понимаю…
Жаркен Каспакович ошалело переводил глаза то на Хаки, то на меня.
– Ну и наглец… Ты это… уведи его отсюда.
Формально Хаки не числится ни за какой группой. Занимается он то ущербами от ограничений энергоснабжения, то перескакивает на энергобалансы. Аленов называет его блуждающим форвардом. Среди наших понимает Хаки только Зяма.
– Хакимушка блаженный… – говорит Толян.
Ерема недоволен не только состоянием научной школы в Казахстане, но и тем, как оплачивается его личный вклад в энергетическую науку.
Однажды он пошел устраиваться в Госплан к начальнику отдела некоему
Вильковискому. Вернулся из Госплана смурной.
– Приняли? – спросил Хаки.
– Нет…
– Почему?
– Этот Вильковиский каверезные вопросы задает.
– А ты что?
– Что я? Оброзел конечно.
Хаки повернулся ко мне.
– Записывай.
– Что записывай? – Ерема встрепенулся.
– Да… так. Бек работает над новым словарем.
С недавних пор я записываю за Еремой его перлы. Тяга к возвышенному приносит свои плоды. Кроме "мелькашки", "сизофа труда" словарь пополнился новыми словечками и фразеологизмами. Такими, как например, "лаврировать", "от меня тошнит". Лаврировать у Еремы означает лавировать. Сей глагол Ерема соорудил, рассказывая о том, как он катался в горах на лыжах. Теперь к нему прибавились прилагательное "каверезный" с глаголом "оброзеть".
Ерема неизъяснимый доброхот.
Я как-то похлопал его по животу и неосторожно заметил:
– Ты не сильный. Ты жирный и злой.
Ерема
– Агайга сндай соз айтама?
Ерема вовсе не злой. Говорю же, он доброхот, что истинно желает людям истинно добра, а ежели, что из этого получается иногда совсем наоборот, так все потому, что опять же он подлинно доброхот. Пошутил же я так, потому как он сильно докучает нравоучениями. По какому праву Ерема поправляет, делает замечания – понятно. Он считает, что заслужил это право тем, что вырос без отца, знал нужду и потому мы с
Хаки должны называть его не иначе как своим учителем.
Хаки прочитал в "Казправде" репортаж с родины Еремы – Киймы.
– Ерема, почему бы тебе не поехать в Кийму, поработать учителем?
В газете пишут, как не хватает на твоей Родине школьных работников.
Вы знаете, Ерема обиделся. Обиделся так, что у него проступили слезы.
Глава 21
Писатель и киноактер Саток живет на одной с нами площадке. Пишет на русском, известность получил лет пять назад. Младше на год Ситки, который сказал ему:
– Ты немного похож на Олжаса Сулейменова.
– Да… Меня иногда с Олжасом путают.
И Ситка промахнулся, и Саток что-то путает. Ничего общего у соседа с Сулейменовым, кроме того, что оба пишут на русском, нет.
Тридцать лет спустя один человек скажет про Сатка: "Зерно в нем есть. Но оно не окультурено". Другой человек при этом заметит:
"Саток наш нарцисс".
Саток недавно снялся в роли якутского оленевода и рассказывал:
– Иду по Якутску, а на меня оглядываются женщины и говорят:
"Какой красивый якут".
Сосед купил неделю назад стенку и позвал меня. Открыл бар – зажглась лампочка, внутри белым-бело и бутылка казахстанского коньяка.
– Как в Европе, правда? – похвастался Саток.
Я не стал спорить.
– Даже хуже. – поддержал я соседа и спросил. – Коньяк будем пить?
Мы выпили с пол-бутылки, когда пришел приятель Сатка.
– Сарымулда Парымбетов. – представил гостя Саток. – Писатель, сценарист, кинорежиссер. Его последняя короткометражка получила главный приз на фестивале в Локарно.
Парымбетов хлопнул коньяка и спросил:
– А ты юноша кто будешь?
– Сосед. – ответил за меня Саток. – У Чокина работает.
– У Чокина? – приятно удивился Сарымулда и пальцем поправил очки-консервы. Удивился так, будто он с Чокиным по вечерам чай пьет и встретил в моем лице любимого ученика нашего директора. – И как?
– Хорошо.
– А скажи мне, пожалуйста, за что Чокина сняли с Президентов
Академии?
– В вытрезвитель залетел.
– Чокин попал в вытрезвитель? – Парымбетов недоверчиво посмотрел на меня. – Ты шутишь?