Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
– Сезвотыр, – сказал дядя Боря.
Папа сидел в кресле и качал головой:
– Улан умер, а я живу…
Из кентов с похоронами больше всего помог Пельмень. Варвар посочувствовал:
– На твоем месте я бы уже сошел с ума.
Спасибо, друг. Без тебя бы я сам не догадался.
Больше всех испереживалась за папу Карашаш. Она и с Ситкой обращалась внимательно, терпеливо слушала его измышления.
Суетилась возле мамы Магриппа Габдуллина. Она недаром говорила мне, что если кто-то кому-то и нужен, то это неспроста.
Через
– Квартира пустует. Квартплату платить надо? Надо. – Соседка говорила вещи здравые. – Моя Акбопе без жилья. Пусть поживет в квартире Жантаса?
Квартплата за однокомнатную что-то около восьми рублей. И по тем временам за такие деньги рисковать квартирой мог только откровенный лопух. Тем не менее, матушка, которая привыкла сама накатывать других, изменила себе.. Изменила себе не потому, что жадность фрайера губит, или потому что муж Магриппы человек влиятельный, и жена завкафедрой казахского языка и литературы кроме того что женщина большой рассудочности, но и вроде как верная.
Пустующая квартира на переговорном пункте привлекала внимание чужой глаз, государство могло затеять тяжбу по ее отъему по первому сигналу соседей.
В свою очередь меня угнетало, что и квартира родителей выглядит нежилой. Потому пусть себе в джоновской хате живет племянница
Магриппы. Пока Джон живой, отнять у нас ее по закону нельзя, но все равно было бы лучше, чтобы квартира не пустовала.
Что до Акбопе, то она тоже не похожа на злоумышленницу.
Придурковатые, навыкате глаза? Ну и что? Мамбаску надо только вовремя осаживать, ставить на место и будет порядок.
В глубине души матушка, как и папа, любила Ситку Чарли больше всех нас. Как человека, она видела и знала меня лучше всех на свете.
Кто я был для нее? Последней ставкой. Не более того. Потому ничего в том удивительного нет, что уход Ситки надломил ее.
– Если бы ты не поехал проводить Улана в больницу, я бы убила тебя! – сказала она, придя в себя через месяц.
Она напускала непонятку. "Ты не заметил, как сильно дул ветер на кладбище?" – спросила она.
– Ничего я не заметил. Отстань! – ответил я.
Пришло письмо от Доктора.
"Булат Сужиков в лагерной библиотеке прочитал некролог в "Казак адебиеты"… Мама, тебе трудно, но надо держаться. Десятого октября я возращаюсь домой.".
Я – это ты,
Ты – это я…
Бирлеса Ахметжанова вслух я не называю Дракулой. Вдруг обидится.
Хороший, безотказный парень. Он приходит без меня и часами болтает с матушкой.
Нравится и то, что Бирлес парень любознательный. Вырос он в сельском интернате, но читает газеты, литературные вкусы сложились под влиянием книг Сатыбалды и Аблая Есентугелова.
– Это мои любимые писатели. Советую и тебе почитать их… – говорит он.
В комнате, которую
– Почему я не вижу фото отца? – спросил я.
Бирлес сказал что-то вроде того, что снимков старшего Ахметжанова не сохранилось. Странно. Скончались родители в один год, а уцелели фотографии только матери.
Шарбану по прежнему директор школы рабочей молодежи. Среди старшеклассниц она подыскала для мамы помощницу. Ей что-то около 25 лет, зовут Гульжан. Телосложением Гульжан с Эдит Пиаф, горбится, черты лица мелкие, и такие же, как у певицы, редкие волосы.
Гульжан работает как пчелка. Руки у нее маленькие, но сильные.
Закрутит кран на кухне, черта с два воду откроешь. Она моет полы, наводит блеск на кухне, носит передачи Джону. Все бы хорошо, но у старшеклассницы взрывной характер. Матушка боится ей слово поперек сказать, и девчонка ищет причину для недовольства и грозится уйти.
Разговаривать с ней опасно. Дура дурой.
Общий язык с ней нашел Бирлес. Поговорили на кухне, посмеялись и пошли в детскую.
Совокупляется с ней Бирлес быстро-быстро, как кролик. Кончит и спит, как убитый. Гульжан успокаивается и дня три не угрожает уходом. На четвертый день батареи садятся, Эдит Пиаф ходит по квартире на взводе, мама звонит Ахметжанову на работу:
– Бирлес, срочно ко мне!
Фронтовой всепогодный секс-бомбардировщик без задержки выруливает и вылетает с аэродрома подскока. Приземляется у нас на кухне и без разговора тащит в детскую Эдит Пиаф.
Аппетит растет во время еды. Гульжан уже мало ковровых бомбометаний. Она жаждет от Бирлеса въетнамизации войны. На такую жертву ради порядка в нашей квартире Ахметжанов не готов, жениться он не собирается.
Между тем наша Эдит Пиаф с любовью на кухне выводит на бумажке:
"Бирлес – инженер".
Где-то в Клондайке русская песня плывет…
Я вышел из института, снизу по Космонавтов медленным шагом поднимался Зяма.
– Здорово, Толян!
– Привет, Бек. Ты куда?
– На базар. А ты?
– В клуб. – Зяблик поглядел направо и сказал. – Дома у меня водочка есть. Может ко мне пойдем?
– Татьяна где?
– На работе.
– Пошли.
Кухня в зяминой квартире длинная и узкая. Всего три комнаты.
Когда-то здесь жили покойный Георгий Владиславович, Валера.
– Вчера с клубными мужиками делали казан-кебаб. – Толян толстыми ломтями нарезал сервелат.
– Хорошая еда?
– Да.
Зяма сегодня какой-то смурной.
– Ты какой-то усталый. – сказал я.
– Да? – удивился Толян. – Не знаю.
– Как дочка?
– Растет, скоро в старшую группу пойдет. Сам как?
– Да так.
– Понятно… А у меня Бек… – Зяма вздохнул. Определенно с ним что-то не то. На себя не похож. – С Татьяной…
– Что она? На работе я ее каждый день вижу. Вроде у нее все по уму.