Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Учился он в политехе на металлургическом. Когда Женька шел по Броду, девки не просто заглядывались на Женьку, а по-моему, начинали понимать, что такое благородная мужская красота. Куда там Таракану и прочим.
Макарон рос без отца, а красотой пошел в мать. Однажды она забежала к нам и матушка, глядя на цветущую сорокалетнюю женщину, ахнула: "Ой бай, какая вы…!" Вместе с матушкой от мамы Женьки
Макарона заодно офонарел и Ситка Чарли.
…В первый раз Скляр залетел по любознательности. На ткацкой фабрике, где он работал учеником мастера, Сашка по закурке увел рулон мануфактуры. Дотащив мануфту до проходной, друг Доктора
– А сколько время?
На первый раз Сане дали год условно.
Витька Кондрат в первый раз влетел по крупному. За драку с нанесением тяжких телесных повреждений он получил срок.
Первый признак вхождения Ситки в кризис – наступление бессонницы.
Попутно с бессонницей Ситка начинал много болтать. Родители упрашивали выпить аминазин, Ситка Чарли лекарство не принимал и в два дня обострение подходило к вершине пика.
Если Ситка отказывался добровольно ложиться в больницу, мама говорила: "Надо звонить в домдорг". В том случае, если санитары третьего отделения были не прочь прогуляться от лечебницы до нашего дома, они сами приходили за Ситкой. В иных случаях мама получала указание из больницы звонить на 03.
Бывало и так, что кризис возникал на ровном месте, из ничего.
Сломался в доме телевизор, и я пошел смотреть кино к дяде Боре.
Кроме детей дяди Бори смотрела телевизор и Катя. Та самая Катя, что училась в Ленинграде.
Фильм еще не закончился, когда в коридоре зазвонил телефон.
Трубку подняла Катя. На всю квартиру было слышно, как она кого-то материла.
Катя вернулась в комнату. Клара – старшая дочь дяди Бори- спросила:
– С кем это ты так?
– Да с этим…сумасшедшим сыном тети Шаку.
Изнутри проняло холодом. Катя мразь. Мразевка грязная. Что она наделала?! Я побежал домой. У трамвайной линии папа и мама держали
Ситку за руки и уговаривали вернуться домой. Ситка Чарли мычал как пьяный.
В "Иностранке" Джон прочел "Кентавра" Апдайка и сказал:
– Почитай.
Выборочно, кусками и не до конца, я прочитал. Из кусков сложилось следующее.
Действие романа происходит в школе. В классе, спортзале, душевой.
На уроке проказничает Айрис Осгуд. На глазах всего класса она соблазняет директора школы.
Главный герой, пацаненок, страдающий псориазом. Вокруг псориаза и затягиваются главные переживания героя. У пацана есть девчонка, которая ему вроде нравится, и которая как будто не прочь и сама поиграть с ним в укромном месте. "Не здесь…Что ты?". В спортзале полно людей, он и сам, герой романа не верил что такое возможно вообще, а не только именно здесь. Как я понял, пацаненка помимо одноклассницы тянуло и к учительнице Вере Гэммел. А что учительница?
Ее голой застал под душем отец пацаненка и она взмолилась перед ним:
– Харон вспаши меня!
Струпья… Они не болят, не мучают, но постоянно о чем-то напоминают. О чем? О том, что тебе не все можно. От струпьев можно избавиться, если поехать к морю позагорать, и то только на время.
Струпья выступают для пацана ограничителем. Из-за них он не может многое себе позволить. Из-за струпьев он не может раздеться перед посторонними. И что ему остается? Вот он и сидит среди болельщиков в спортзале, в то время, как одноклассники
Апдайк описывает псориаз, сравнивая его с виноградными гроздьями.
Да, он часто повторяет: "Виноградные гроздья". Почему и для чего?
Может пытается вдолбить себе, что разгадка болезни именно в виноградных гроздьях?
…Дома никого кроме нее и меня не было. Жена Сатыбалды лежала на кровати в детской и читала "Гроздья гнева" Стейнбека. Я смотрел телевизор в столовой и время от времени прибегал на ее зов.В положении лежа на животе ей трудно отвлекаться от книги и она просила меня то принести воды, то закрыть окно. Окно я закрыл, но ее все равно продолжало морозить. Жена писателя попросила принести одеяло из спальни.
Теплое одеяло я принес и собирался укрыть ее поверх тонкого покрывала.
– Нет. – Она оторвала голову от книги. – Покрывало совсем убери.
Накрой одеялом.
Я снял с нее покрывало. Она, как ни в чем не бывало, изнеженно потянулась, повела плечами. Жена Сатыбалды была в комбинации. Ничего более такого – все остальное находилось при ней.
Два года назад, уже после того как Сатыбалды получил квартиру, к отцу пришли партнеры по преферансу. Среди них был и Сатыбалды. Жена писателя на кухне раскатывала тесто для бесбармака, и Доктор то и дело отряхивал муку с переда ее черной юбки. Отряхивание больше походило на растирание. Особо усердствовал брат, вычищая юбку с того самого места. Время от времени Сатыбалды бросал карты и взъерошено влетал на кухню. Блудившие на моих глазах поварята отскакивали друг от дружки и делали вид, что обсуждают репертуарную политику драмтеатра имени Лермонтова. Писатель прозорливо чуял, что из
Доктора ученик повара никудышний, но уличить домогателя с поличным не удавалось.
Едва Сатыбалды возвращался в столовую, как Доктор вновь принимался за чистку. Жену писателя пронимала до лихорадки заботливость добровольного помощника, она показывала, где еще можно было бы пройтись по юбке, говорила отрывисто, сбивчиво и вела себя примерной девочкой. Руки у нее освободились от теста и муки, а
Доктор продолжал наводить ей запсилаус. Шкодил он целенаправленно и умело.
Дуракам везет. У жены Сатыбалды идеальная фигура. По-моему, она хорошо понимала, что счастье не должно принадлежать одним только дуракам, почему в меру доброты сердечной разжигалась от растираний
Доктора.
Где у них произошло окончательное сближение, Доктор не говорил.
На настойчивые расспросы Джона только и сделал, что похвалил писательскую жену: "Она мастер своего дела".
Год спустя был эпизод, когда она прибежала к нам, спасаясь от побоев Сатыбалды. Писатель поставил ей синяк и она лежала на диване в спальне с выключенным светом. Родители ушли в гости. В детской резались в карты Шеф, Джон и Мурка Мусабаев. Доктор отсыхал после пьянки.
Через каждые десять минут я заходил в спальню, жена писателя с закрытыми глазами лежала на спине. Свет из коридора на секундуосвещал ее лицо. Было около восьми и она никак не могла спать и мне до непереносимой жути хотелось ее. Заходил в спальню я будто по делу – шарил по папиному столу и, проходя к двери, бросал взгляд на жену Сатыбалды.