Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Ауэзова при жизни знали многие. Папа здесь не исключение. В доме много фотографий отца вместе с Ауэзовым. Фотограф запечатлел обоих в
1958 году в Павлодаре, куда отец летал с писателем и тоже как сопровождающий.
Странным было то, что папа никогда ничего не говорил про классика. Про Г.М., к примеру, он никогда не упускал случая сказать нечто восторженное, но вот про Ауэзова, он словно в рот воды набрал.
А ведь Г.М. в общественном понимании как литератор стоял ниже
Мухтара Омархановича.
Роман "Абай"
Леонид Соболев для меня оставался автором рассказов "Батальон четверых" и "Морская душа". Читал я на него и эпиграмму Михаила
Светлова, о том, что, дескать, все на заседаниях пропадаешь, а когда, мол, книги будешь писать?
Мне было интересно и я расспрашивал отца. Какой он, Соболев?
– Замечательный человек! – сказал отец – Коньяк пьет фужерами.
Три дня папа ездил с Соболевым на встречи с читателями. На четвертый ему предстояло лететь с писателем на родину Ауэзова в
Семипалатинск. Перед отлетом позвонила отцу секретарша Мулдагалиева и сказала:
– Абдрашит, заедь ко мне за билетами на самолет.
– Ты это что мне тыкаешь?! – папа взорвался. – Какой я тебе
Абдрашит?! Мы с тобой, что, в детстве вместе в асыки играли?!
Перезвонил Джубан Мулдагалиев.
– Абеке, я этой дуре сделал внушение. Но лететь в Семипалатинск надо.
– Кому надо – тот пусть и летит. А мне не надо. – сказал и положил трубку.
Джубан Мулдагалиев и другой секретарь Союза писателей Кабдыкарим
Идрисов устроили папе должность директора Литфонда. Немного позднее
Мулдагалиев выхлопотал и прикрепление к совминовской больнице.
В гостях у нас дядя Джубан бывал не раз. Он намного моложе отца, но успел сделать многое.
– Я бы со спокойной душой умер, если бы ты женился на дочери
Джубана. – ошеломил меня отец осенью 67-го.
Если бы… Ладно.
– Вы про Гульмирку? – спросил я. – Видел я ее…
– Да про нее. Где ты ее видел?
– Видел.
– Ну и как?
– Да никак.
– Не понравилась?
– Мне нравятся совершенно другие.
– Балам, у казахов, когда выбирают жену, смотрят на ее мать.
– …?
– Знаешь, какая у Джубана Софья? О… Джубану одно время было трудно… Трудно, но Софья не предала его. – папа восхищенно покачал головой и закончил. – Дочь душой всегда в мать. Понятно?
– А сын?
– Что сын?
– Он тоже в отца?
– Характером может и да…- Папа задумался. – А вот судьбой…
Не знаю. Пожалуй, нет. Чью-то судьбу повторить невозможно.
Гульмирка Мулдагалиева может и неплохая, но однажды, полный одного места радости, прибежал Омир и заявил:
– Знаешь, что про тебя говорит
– Что?
– Она говорит: "У твоего друга Беки такой тяжелый взгляд. Такой тяжелый взгдяд… Несколько раз повторила". – Омир доволен. Я недоволен им за то, что он не видит разницы между нами.
– Пошел ты на хрен со своей Гульмиркой!
За Гульмиркой ухаживает Алихан из десятого "А". С ним мы кентуемся. Планы насчет Мулдагалиевой у него далекие. Совет им да любовь.
Пражская весна для меня началась поздней осенью 67-го в Трнаве, где местный "Спартак" в одной восьмой Кубка кубков Европы принимал московское "Торпедо". В Москве "Торпедо" выиграло 3:0, в ответном матче трнавчане проиграли 1:3 и, не видя различий между собой и
"Торпедо", устроили на заснеженном поле избиение москвичей. Больше всего досталось Щербакову и Леневу. Не тронули чехи только
Стрельцова. Как никак зэк. Отпор им дали лишь Кавазашвили и Пахомов.
Кавазашвили, когда на него прыгнул трнавчанин, выписал чеху такую плюху, что спартаковец вместо мяча оказался в сетке ворот.
Игру видела Чехословакия. Русские не отвечали на мордобой. Вот оно что… Оказывается их можно бить и не получать сдачи. С матча в одной восьмой все и началось. Прохазка и другие вывихнулись умом, насмотревшись на игру в Трнаве.
Раньше чехи и словаки казались мне самыми безобидными. Опасными считал я, разумеется, венгров, румын и поляков. Но никак не чехов со словаками.
В ту осень возникли и поляки. Я читал в "Известиях" в изложении доклад на Пленуме ЦК ПОРП Гомулки. Первый секретарь ЦК говорил намеками и все время упоминал какие-то гмины.
Братья по лагерю социализма хотели бежать впереди паровоза. Они будто не знали, что за все в мире отвечает только Советский Союз.
И хочется и колется. По мне жить свободно означало в первую очередь говорить вслух то, что думаешь, читать что пожелаешь. Но жить при этом в обществе, где родился и вырос.
Я гулял с Таней Ивакиной. У Ивакиной грустные коровьи глаза.
– Мне жалко этих…- Таня говорила про Даниэля с Синявским.
– Поделом горе и мука. – отозвался я.
– Да ты что?! – Ивакина остановилась. – Они же писатели.
– Тем более правильно сделали, что их посадили.
Почему я так сказал? Ведь я так не думал.
Наблюдалось раздвоение. Я радовался тому, как на глазах футбольной Европы чехи избивают торпедовцев, смаковал перепечатки выпадов "Млады Фронты", "Литературны новины", "Свет социализму" и других чехословацких изданий, но, начиная с июня 68-го не на шутку перепугался. Все то, чем жил и надеялся, могло пойти прахом. Внутри я трепетал за страну. Я не верил, что бундесвер – кишка тонка – осмелится войти в Чехословакию и одновременно не верил, что вообще существует какое-то решение чехословацкого кризиса.