Чокнутая будущая
Шрифт:
Говорят, что дочери выбирают мужчин, похожих на отца.
Я, видимо, перепутала гендеры.
Впрочем, что я знала о родном папеньке?
Только то, что он капитан дальнего плавания, покоряющий рыжевато-красные просторы планеты Марс.
— Значит, Антон сегодня с Ариной, и наш театр отменяется? — приободрилась я.
— Понятия не имею. Позвони ему сама.
— У меня вроде даже нет его номера.
— Запиши немедленно! Как ты выживешь, если не начнешь звонить Тохе в любой непонятной
У него было превосходное настроение.
Сатир.
Антон ответил на звонок официально-вежливым тоном:
— Добрый день.
— Это Мирослава.
— Ми-рос-ла-ва, — повторил он нараспев, расщекотав меня под ребрами.
Я вдруг поняла, что перестала дышать.
Молчала.
Глядела на муху, ползущую по подоконнику.
Прошел дождь, и теперь листья деревьев сверкали на солнце.
— Давай поужинаем перед театром? Только не в этой твоей шашлычной… В пять в «Рахманинове», удобно? Тебя забрать, или ты сама доберешься?
Я слушала его и ничего не понимала.
Какой еще ужин.
Какой еще «Рахманинов».
Ресторан располагался напротив театра, спектакль начинался в семь.
О чем можно ужинать два часа?
Сколько раз за это время можно грехопасть? А с прелюдией? А без?
Он уже начал меня соблазнять или просто проголодался?
Почему ресторан «Рахманинов» открылиперед драматическим театром, а не музыкальным?
— Мирослава?
— Я.
— Так ты поужинаешь со мной?
Ах ты искуситель коварный!
— Ладно, — пролепетала я, взволнованная, как стрекоза под стеклом, — я сама приеду.
Ой-ой-ой-ой.
Я заметалась по комнате, стремительно соображая, что же делать.
Никакого красного, это точно. Кто же бежит навстречу собственному греху, размахивая флагом «возьми меня скорее»?
Кажется, Антон просил меня соблюдать какой-то дресс-код.
Черный.
Да, я должна быть мрачной и неприступной, иначе все становилось чересчур очевидным.
Да и щекотки под ребрами все-таки недостаточно, чтобы…
Чтобы — что?
Это всего лишь ужин, а не вакханалия!
Все люди ужинают.
Некоторые даже в ресторанах.
У меня было два черных платья, и ни одно из них не подходило для сегодняшнего Антона.
Одно простенькое, траурное, в нем я ходила на похороны старушек по соседству.
Второе — маленькое черное платье, которое, как известно, должно быть в гардеробе каждой девушки. Ни разу его не надевала, уж очень оно откровенное.
Отчаявшись, я решила прибегнуть к крайним мерам — бабушкиному комоду.
У нее точно было платье в стиле «Шапокляк» — черное с белым воланом по низу и белым отложным
Да ты с ума сошла, Мирослава.
Антон уже ждал меня за столиком.
Я прибыла в семнадцать-ноль-ноль строго по расписанию.
Шла к нему, проклиная узкий длинный подол и тупоносые лакированные туфли, скользящие по гладкому полу.
Без косметики, зато с ридикюлем и волосами, забранными в старомодный пучок.
Благопристойная, благонравная, старомодная и добропорядочная Мирослава.
Бабушка бы долго смеялась, увидев меня сейчас.
У Антона тоже промелькнуло на лице веселье, но он быстро опустил глаза.
— Говори, — разрешила я, аккуратно опускаясь на стул напротив него, — все, что ты сейчас подумал.
— Всего лишь спросил себя, почему ты приходишь в похоронное бюро, одетая как для ресторана, и в ресторан — одетая как для похоронного бюро, — осторожно проговорил он.
— Это зависит не от того, куда я иду, а от того, зачем я иду, — объяснила я. — Ладно уж, переставай ходить вокруг да около и обрушь на мою голову весь гнев, который у тебя накопился. Скажи мне, какая я ужасная эгоистка, обругай, за то, что сбежала и оставила тебя разбираться с этой малявкой, Ариной. Почему, спроси меня, я не выполняю свои обязанности злой мачехи, а перекладываю эту головную боль на тебя? Почему думаю о себе, а не о тебе? Почему веду себя так инфантильно и безответственно? Разве я для того выходила замуж, чтобы теперь игнорировать все семейные проблемы?
Ох ты ж репейные колючки!
Клянусь, я и не думала ни о чем таком, оно все вдруг вырвалось на свободу совершенно внезапно.
И вдруг оказалось, что все эти дни с выключенным телефоном это самоедство тлело где-то в глубине моего подсознания, чтобы сейчас обрушиться на Антона.
Я замолчала, глубоко пораженная масштабами рефлексии.
А Антон… его глаза становились все более квадратными с каждым моим словом, а на лице проступало… недоверие, что ли?
А потом он вдруг улыбнулся, и я снова разучилась дышать.
Нет, в нем не было легендарной ослепительности старшего брата, но это была изумительно искренняя и открытая улыбка, без фальши и двойного дна, без натянутости и искусственности.
Улыбка, которая не превратила его в неземного красавца, чудес не бывает, но заставила напрочь забыть о несовершенствах и неправильностях его лица.
И тут он отчебучил вот что: медленно встал, сделал шаг ко мне и целомудренно прикоснулся прохладными губами к моей щеке.
Меня как будто хлестанули по лицу крапивой.