Чтица Слов
Шрифт:
Свен Лотт, хам, картежник, а заодно сынок первого министра, улыбался во весь рот.
– Слыхал, Агния померла?
– С непонятной радостью спросил он, равняясь с Иттаном. Пухлые щеки его тряслись в такт ходьбе.
Иттану жуть как хотелось послать Свена куда подальше и улизнуть, но правила приличия требовали продолжить разговор.
– Кажется, она болела чем-то серьезным.
– Поверь моим словам, это её боги прокляли, - серьезно ответил Свен, поглаживая шарообразный живот.
– Нечего было задницей крутить перед всеми подряд.
Негодование
– Мне некогда трепаться с тобой, - процедил Иттана.
– Да ты чего, Иттан?
– Свен присмотрелся.
– Никак грезил об Агнии, да? Я, признаться, тоже. Денег ей предлагал, меха, а она ни в какую. Ну и дура.
Понадобилось собрать всего себя, чтобы не накинуться на Свена и не растерзать его прямо здесь, на глазах у сотен горожан. Руки дрожали, сердце колотилось, и ненависть пеленой пала на глаза. Вдох и выдох.
– Угу, - промычал, всё ещё надеясь отделаться малой кровью.
– Я пойду.
– Погоди! Ты слыхал, что нашу актрису отымела половина столицы? Да на ней клейма ставить некуда!
– гоготнул Свен, и этого Иттан не выдержал.
Удар получился смазанным - в последнюю секунду Свен отшатнулся. Но нос задело, и тот хрустнул. Кровь потекла по выглаженной рубашке. Иттан замахнулся вновь.
Сейчас он всё ему расскажет. Покажет. Да ещё и повторит при необходимости.
Их окружили зеваки, кто-то полез разнимать драку, впрочем, без должного энтузиазма. Иттан повалил тучного Свена на землю, сел тому на живот. Он бил коротко, но часто. Выплескивал всю ту боль, что поселилась в нем тем утром, когда умерла Агния.
Никто. Не. Смеет. Оскорблять. Её. Память!
Свен закашлялся кровью, и только тогда Иттана силой оттащили прочь.
– Хорошего дня, - отрезал он и, показав подбежавшему стражнику удостоверение преподавателя академии, слился с толпой. Свен что-то кричал, но невнятно - не сильно-то поорешь, когда выбиты зубы.
В академию Иттан ворвался что смерч.
– Никого ко мне не пускать, - приказал Иттан секретарше.
Он заперся в кабинете с бутылкой виски и тарелкой пахучих сыров (как она их любила!), задернул шторы, откинулся на диване и предался воспоминаниям.
...Вот он, нагая и прекрасная, курит у окна, и горький дым плывет по комнате. Агния с наслаждением вдыхает, выпускает сизый дымок изо рта. А лунный свет стекает по светлой коже в веснушках. Сигарета медленно тлеет, и пепел опадает на ковер.
...Вот она сосредоточенно изучает чистый холст, примеряясь к нему. Делает мазок, и на сером вырисовывается первая ветвь сирени. Вскоре вспухают почки, выпускают розоватые цветки. Агния закатывает рукава безразмерной - и явно мужской - рубахи, облизывает полные губы.
– Фу, как банально, - говорит она, и перечеркивает едва родившуюся картину двумя черными линиями.
...А вот её настигает очередной приступ «мигрени». Агния бессильно опускается на подушки и указывает на дверь.
–
Меж её бровей появляется морщинка, которую Иттану страсть как хочется разгладить поцелуем, но он покорно уходит, иначе Агния разозлится и запретит ему появляться в её доме. Отлучит от тела. Так уже случалось: они играют по её правилам. Встречаются тогда, когда позволит она. Не появляются вместе в обществе. А Иттан как мальчишка поддается, потому как все его мысли занимает эта женщина. Пусть она старше его на целых десять лет, пусть опытнее, пусть циничнее - она принадлежит ему. Об их связи знает разве что её прислуга, но та научена держать язык за зубами.
Когда-нибудь она непременно разглядит в нем не только любовника, но и мужчину, человека, личность. Иттан готов ждать...
Дождался!
Ну почему он не схватил её в охапку при первых же симптомах болезни и не увез в лучшим знахарям Валонии? Думал, всего-то мигрень - болезнь аристократии, - а оказалось, что всё куда страшнее и глубже.
Виски жгло горло, но напиться им не получалось. В глубине тела, где-то под сердцем, свербело печалью. Но какой-то неправильной, блеклой. Разве можно так страстно желать женщину и так обыденно страдать по ней? Хотелось сотворить какое-нибудь безрассудство, позволительное человеку, потерявшему любимую женщину, но почему-то не получалось даже встать с места.
Потому Иттан доел сыры, отставил виски и уснул прямо на диване в рабочем кабинете, свернувшись калачиком, ощущая себя полным ничтожеством.
4.
С утра всё валилось из рук. В прямом смысле. На пол летела одежда, бумаги, даже чашка кофе. В случае с чашкой ещё и разбилось на десяток осколков, а кофейная жижа некрасивым пятном окрасила светлый ковер. Иттан растер пятно пяткой и, неудовлетворенный результатом, позвал секретаршу.
– Вытрешь?
– спросил он, пытаясь сладить с узлом на галстуке.
– Ага!
– Клаудия метнулась за тряпкой и, вернувшись, начала елозить по полу, отклячив зад и выгибаясь что кошка. Она давно была влюблена в светлого декана, и тот ничего не мог поделать с её одержимостью. Убеждал, что им не суждено быть вместе, ругал и даже грозился уволить - Клаудия безропотно соглашалась на всё и продолжала оказывать неумелые, нелепые знаки внимания.
– Господин, а это правда, что вас... ну...
– старательно натирая ковер, промычала она.
– Что меня - что?
Узел не поддавался, и Иттан сдернул галстук с шеи, бросил на пол и подавил желание растоптать непослушную полоску ткани каблуком.
– Что вас отстранят?
– Клаудия шмыгнула носом.
– Кто сказал?
– Иттан скрестил руки на груди.
Секретарша села на коленки, затеребила тряпку.
– Слухи ходят, что новый ректор поменяет многих преподавателей, а вас понизит, - и добавила поспешно: - временно, пока вы не наберетесь опыта и знаний. Дескать, вы слишком молоды и пока не оправдываете возложенных на вас надежд.