Что случилось с Бэби Джейн?
Шрифт:
Бланш решительно тряхнула головой: точно, так и надо действовать. Стоит Джейн увериться, что сестра против, и она будет за. Или, по крайней мере, не поднимет скандал. Бланш посмотрела на кнопку вызова, рядом с ночным столиком, но тут же, сдвинув брови, повернула голову к открытой двери.
Эй, почтарь, благие вести:В небо путь всегда прямой.Хоть ты с нами и не вместе,Я пишу тебе, родной.Я лююююблю тебя, папочка…Джейн, застыв на месте, прислушивалась к этим отдаленным, щемящим сердце звукам, вплывающим в комнату. Глаза ее закрылись, она просто
Она стояла посреди комнаты – не женщина, а чучело, укутанное в поношенное домашнее хлопчатобумажное платье с узором из сирени и нарциссов. На ногах – туфли из грубой красной кожи и бледно-розовые короткие носки. Выше них на ногах вздувались извилистые голубые вены побитой годами старухи. В крашеные вишнево-красные завитки волос был вплетен шелковый бант такой пронзительной голубизны, что в полумраке казалось, будто он излучает собственный свет.
Прижав ладони к лицу, словно в молитве, она придала ему притворно благостное выражение и заговорила речитативом:
– Теперь, когда я такая хорошая и делаю все, что мне велят…
А ее отражение в милосердно смягчающем черты огромном, во всю стену, зеркале напротив откликалось:
– Я мамин ангелок, а папа говорит, что я – чистое золото.
Комната изначально проектировалась как репетиционная для Бланш, где она читала сценарии и готовила песни и танцы для будущих фильмов. Бланш относилась к своему ремеслу серьезно, и эта комната была ее идеей.
После несчастного случая она, естественно, потеряла свое прежнее предназначение, и годами сюда никто не заходил. Деревянный пол оставался голым, небольшой рояль аккуратно пристроили в углу у окна, и на клавиши падал солнечный свет. В металлических канделябрах на стенах все еще виднелись плафоны – свечи с оранжевыми лампочками на конце, формой напоминающие колеблющееся пламя. А в зеркале отражался накопившийся за годы слой пыли, безмолвно опускающейся на пол.
Тем не менее Джейн нашла этой комнате применение. Она приходила сюда время от времени, чтобы оживить моменты своего детства, а также убежать от тяжелых разочарований набегающих лет. Нередко она заходила сюда в сумерках просто посидеть – не перед роялем, на единственным в комнате стуле, а на полу. Прищурившись, словно от яркого света, она неотступно вглядывалась в зеркало на противоположной стене, пока в его обманных глубинах не проступали те контуры прошлого, которые она искала. Чаще всего в такие моменты зеркало медленно превращалось в океан. А пол, на котором она сидела, скрестив ноги, как ребенок, играющий в свои детские игры, – в берег. Внезапно наступало лето. Время каникул. Слышался звук набегающей волны. А рядом был отец.
– Не сиди на солнце так долго, детка. Нельзя чтобы у нашей звездочки обгорела кожа!
Он стоял на крыльце дома и выглядел как всегда озабоченным – как бы с ней чего не случилось.
– Не подходи слишком близко к воде, Джени! Большой волной может смыть.
Это была ее любимая греза – океанское побережье. Бывало, она целый час могла просидеть на полу, просто вслушиваясь в шум набегающих волн и отцовский голос. Правда, в последнее время в прошлом обнаружилось и кое-что другое – то, что притягивало ее еще сильнее. Она отыскала старые альбомы с фотографиями, газетными вырезками, записями песен и стихов, которые Джени когда-то исполняла на сцене.
– Но когда я веду себя плохо…
Внезапно вспомнив строку, которая всегда от нее ускользала, она прижала ладони к бедрам и широко расставила ноги, приняв позу сорванца-хулигана. В ее голосе послышались неуверенно-басовитые ноты:
– …Огрызаюсь на каждом шагу…
Ее детское личико перекосило от злобы. Она изо всех сил затрясла головой, и вместе с ней затряслись ее пухлые щеки и дурацкий бант в волосах.
– …Вот чертенок, – ругается мама…
Она вытянула руку и погрозила толстым пальцем, как грозят родители
– Вот бесстыдница, – па говорит…
Уронив руки и сложив их в ангельском смирении на груди, она твердо шагнула вперед, словно в сторону рампы, и, вопросительно округлив глаза, обратилась к своему зеркальному отражению:
– А теперь скажите мне, пожалуйста, ведь я еще маленькая, сама не знаю…
В комнате раздался звук зуммера, исходящий со стороны коридора, и тут же оборвался. Джени нахмурилась, и ее отражение в зеркале тоже насупилось. Она застыла на месте и прислушалась. Последовало продолжительное молчание, а затем, словно рассерженное насекомое, вновь запищал зуммер. Она еще больше сдвинула брови, резко повернулась и, вырвав бант из волос, швырнула его через всю комнату. Бант ударился о крышку рояля и соскользнул на пол. Джени пересекла комнату, рванула дверь и выглянула в сумрачный зев коридора. Справа, со стороны кухни, еще раз донесся звук зуммера. Выждав немного, она вернулась в комнату, подошла к роялю, резким движением подняла крышку и тут же нарочно, изо всех сил, с грохотом захлопнула ее. Стук эхом отозвался в коридоре, а потом распространился по всему дому.
Джейн подняла голову, ожидая, пока снова наступит тишина. Телефон молчал. Вновь повернувшись к зеркалу и кокетливо склонив голову набок, она изобразила искусственную улыбку. Затем сделал книксен, стерла улыбку с лица, вышла из комнаты в коридор и направилась в сторону кухни. При этом взгляд ее снова устремился наверх, туда, где была комната Бланш. Оттуда пробивалась полоска света, и Джени, казалось, поймала ее с какой-то сердитой радостью.
Несколько минут спустя она вновь появилась в коридоре, на сей раз с большим лакированным обеденным подносом, накрытым безупречно накрахмаленной белой салфеткой. Быстро пройдя мимо уборной, она вошла в гостиную – просторную, вытянутую в длину комнату со сводчатым потолком и лестницей в левом углу, ведущей на узкую подвесную террасу. Напротив лестницы был большой резной камин из розового итальянского мрамора. Внешняя стена комнаты представляла собой ряд высоких, сходящихся наверху окон; у входной двери стоял тяжелый обеденный стол с резной крышкой. За окнами виднелась узкая бетонная площадка с мраморной балюстрадой, из центра которой круто уходили вниз ступени, ведущие к подъездной дорожке.
Обстановка комнаты представляла собой странное смешение цветов и стилей. Перед камином стоял гигантский продавленный диван, обитый выцветшим зеленым бархатом, с массивными четырехугольными витыми деревянными ручками. Рядом стул с такими же ручками, а между ними втиснулся кофейный столик с блестящей крышкой из светлого дерева. У левой стены, близ лестницы, стоял массивный рабочий стол с витыми ножками, со стулом в том же стиле, с кожаным сиденьем. В центре одного из окон был закреплен белый пластмассовый телевизор – поменьше, чем в комнате Бланш. Шторы, уложенные складками, из безвкусной розовой ткани, откровенно не сочетались с ковром – длинной, хитроумно расцвеченной в красные и голубые цвета дорожкой в восточном стиле. Из блестящей серебряной рамки на краю каминной доски с улыбкой взирала на все это блондинка с красивыми угольными глазами, в которых застыла пустота.
Джени пересекла комнату и стала подниматься по лестнице, со злобой рывками бросая вперед свое плотное тело. Наша великая несравненная кинозвезда проголодалась – великая звезда серебряного экрана, считающая, что, коль скоро ее дурацкие старые фильмы показывают по телевизору, она снова может вертеть людьми, как ей заблагорассудится…
При звуке шагов на лестнице Бланш быстро развернула каталку в сторону открытой двери. Надо соблюдать максимальную осторожность. Взвешивать каждое слово. Стоит дать Джейн возможность занять какую-то определенную позицию в том, что касается продажи дома, и все, ее с места не сдвинешь. Даже и надеяться нечего. При приближении сестры Бланш невольно вцепилась обеими руками в подлокотники кресла.