Что такое Израиль
Шрифт:
Израильтяне предпочитают говорить об изъянах оккупации 1967 года, но не о катастрофе 1948 года – хотя бы потому, что проблему 1967 года можно экстернализировать, вынести вовне, а проблема 1948-го лежит в основе создания Израиля. Но проблем оккупации не понять, если не сравнить их с более глубокой, внутренней бедой изгнания 1948 года. Оккупация – это продолжение старой стратегии более мирными средствами, но с той же целью.
Так, правые националисты в поселениях вроде Брахи стремятся освоить Нагорье тем же образом, каким был «освоен» Иерусалимский коридор: разгладить бульдозерами террасы, поставить бетонные кубики, окружить их колючей проволокой, подвести водопровод, завести рентабельную промышленность. Пока их сдерживает упорное сопротивление местных жителей и внимание мировой общественности, поэтому интересно посмотреть, что происходит на Голанских высотах,
С Голанских высот жители бежали в 1967 году, оставив пустые деревни. Не тронулись с места только друзы из четырех сел на севере плато. Старые деревни на плато, сложенные из черного базальта, напоминали руины древней Тиверии. В газете «Давар» от 3 декабря 1971 года рассказывается о том, как Общество охраны природы пыталось сберечь одну из этих красивых деревень, но власти предпочли стереть ее с лица земли динамитом и бульдозерами. «Бульдозеры уничтожили все эти красивые деревни. Евреи как бы хотели доказать, что не могут жить с прошлым, если оно не заперто в музее в качестве археологического экспоната», – писала «Давар» об уничтожении сел Голана.
Я жил когда-то в новом поселении Афик, на южном краю плато. Там стояло несколько хороших старых домов, а самым прекрасным был тот, что служил до войны офицерским клубом. Он был построен над самым обрывом, и с его огромной, выложенной армянской керамикой веранды открывался фантастический вид на чашу долины Кинерет с синим озером на дне. На другом берегу по ночам сияли огни Тиверии, а высоко в горах мерцал Цфат.
Поселенцы превратили офицерский клуб в склад всякой рухляди и сломанной мебели, а новый поселок – кубики из блоков и панелей – построили подальше от обрыва – что им красивый вид? – и от старых сельских домов. Когда я в 1980-х годах навестил Афик, даже пробраться к дому с верандой было нелегко. В поселке, стоящем задом к Кинерету и лицом к дороге, к своим зеленым газонам, дом с верандой затерялся где-то за службами, за гаражами поселенцев.
Сегодня такой сугубо практический, конструктивный подход кажется анахронизмом. Невольно вспоминаешь, как внезапно разбогатевший Остап Бендер и Александр Корейко посетили среднеазиатский городок, который, по воспоминаниям Бендера, не уступал Багдаду. Они нашли этот оазис преобразившимся:
– А как у вас с такими… с кабачками в азиатском роде, знаете, с тимпанами и флейтами? – нетерпеливо спросил великий комбинатор.
– Изжили, – равнодушно ответил юноша… – Едем на фабрику-кухню обедать.
…
– Какой чудный туземный базарчик! Багдад!
– Семнадцатого числа начнем сносить, – сказал молодой человек, – здесь будет больница и коопцентр.
…
В большом зале фабрики-кухни, среди кафельных стен, под ленточными мухоморами, свисавшими с потолка, путешественники ели перловый суп и маленькие коричневые биточки.
Различие между советской модернизацией Средней Азии и израильской модернизацией Палестины заключается в том, что из советского Багдада не изгнали местных жителей заодно с кабачками и базарчиком. А сходство – общая высокомерная уверенность в превосходстве восточноевропейского образа жизни – потрясает. Сейчас потомки выходцев из Восточной Европы едят перловый суп и маленькие коричневые биточки в залах кибуцных столовых на Голанском плато, на руинах стертых с лица земли сел.
В мире произошло немало перемен с 1920-х годов. Теперь в большинстве стран уже не спешат сносить туземные базарчики, строить фабрики-кухни и возводить жилмассивы: народу они не по душе. Возможно, модернизм задержался в Израиле потому, что подсознательно евреи считают необходимым искоренить все следы не выдуманного, а реального прошлого?
В Нагорье, о котором мы ведем речь, местное население осталось, и оно не позволяет «освоить» страну таким образом, иначе в ближайшее время Палестина исчезла бы. Но вот трагический парадокс: если правых националистов так и тянет в Нагорье, чтобы его уничтожить, то наиболее симпатичных, левых и прогрессивных, израильтян туда калачом не заманишь. Некоторые из них доводят свое неприятие Палестины до логического завершения, отказываясь посещать Нагорье, «оккупированный Западный берег». Б. Михаэль, типичный левый сатирик, даже пишет на английский манер «Джудеа» вместо «Иудея», подчеркивая полную свою непричастность к этому району. Большинство симпатичных левых активно не любят Палестину и отрицают всякую эмоциональную связь с ней.
Мою тягу к Нагорью левые друзья воспринимали с недоумением, если не враждебностью. Они всё ждали, что у меня прорежется
Поэтому левые хотят сохранить реально существовавший «Израиль до 1967 года», а правым на него наплевать, они хотят Израиль, в котором у них было бы свое место – за счет палестинцев. Аннексия или продолжительный контроль над Нагорьем чреваты неминуемой гибелью «малого Израиля», что видно и сегодня. Уже сейчас огромная часть черной работы выполняется палестинцами – и в больших городах, и в сельском хозяйстве. Официанты, строительные и сельскохозяйственные рабочие, грузчики и садовники – всё это, как правило, палестинцы. Это устраивает правых: в чисто еврейском Израиле им пришлось бы работать руками, а не только сидеть в банках и на базарах. Для левых это гибель идеала. Поэтому они предпочитают отгородиться от Палестины.
(Левое правительство Ицхака Рабина решило задачу квадратуры круга – привезло иностранных рабочих и заперло палестинцев в их деревнях с помощью тысячи шлагбаумов и заборов. Теперь палестинцев можно не видеть, а их роль выполняют послушные и дешевые рабочие из Таиланда под контролем русских надсмотрщиков.)
Израильтяне не любят сравнения с Южной Африкой. Тем не менее оно помогает понять израильскую ситуацию. Программа левых напоминает идею бантустанов: предоставить густонаселенным палестинцами районам самоуправление, сохранив за еврейским государством большую часть земель, конфискованных после 1948 года. Как и буры, фермеры Трансвааля, старое, коренное белое население Южной Африки, левые Израиля могут обойтись без труда «туземцев». Правые верят, что способны удержать в руках всю территорию Палестины, не предоставляя политических прав жителям Нагорья. Буры Трансвааля и Оранжевого Свободного государства хотели сохранить свои реально существующие этнос и этос, в то время как жители городов, относительно новое белое население Южной Африки, беспокоилось скорее о доходах, нежели о туманной связи с землей.
Для полного сходства белым южноафриканцам следовало бы изгнать черных жителей за границу, в Зимбабве, а затем импортировать миллион югославов и турок. После этого в ходе очередной войны белые завоевали бы Зимбабве с его лагерями изгнанных черных и снова использовали бы их труд, на этот раз даже не задумываясь о необходимости дать им право голоса.
Израильское общество и более, и менее сегрегировано, чем южноафриканское. В Израиле нет законов против смешанных браков и нет смешанных браков, в Южной Африке были такие законы – и есть больше миллиона детей от смешанных браков. Школы и детские сады для евреев не принимают арабских детей. Арабам нельзя служить в армии, нельзя селиться на землях Еврейского национального фонда. Палестинцы Нагорья лишены права голоса и многие годы не могли избирать даже горсоветы и мэров. Автобусы и те для арабов и евреев разные. Но главное сходство – в моральной путанице. В Южной Африке именно коренное белое меньшинство (фермеры-буры) стояло за апартеид и угнетение черных, в то время как капиталисты и проамерикански настроенные монополии готовы были либерализовать страну, зная, что могут получать прибыль и в случае прихода черного большинства к власти. Стоит подумать о доле национальных меньшинств в африканских странах – шона в Зимбабве, тутси в Руанде, – как задумаешься, кому сочувствовать. И в Израиле как не посочувствовать всем: палестинцам, обездоленному, притесненному, но живому и прекрасному народу; восточным евреям, сейчас только вырвавшимся из-под патерналистской жесткой опеки и эксплуатации левой олигархии; наконец, израильтянам, моим боевым товарищам, – с ними я делил двускатую палатку и двухместный окоп, патроны и кока-колу, двусмысленную судьбу европейца на краю Азии.