Что-то остается
Шрифт:
А, черт, да хватит. Признайся уж себе-то — дело все в том, что парень действительно похож на Лергана. Особенно — в три четверти, если бровки домиком сделает. И именно поэтому ты его отдавать и не хочешь.
А ведь девицы енти за просто так не отступятся. Ну-ка — сперва втроем пожаловали, потом — с подмогой… Н-да-а уж, миляга Сыч. Жди таперича третьего раза. Продолжения, так сказать. Нужен им парень мой. Стангрев, тварь кадакарская…
Не отдам. Пусть катятся. Вожжа под хвост попала. Со мной так бывает — понесет,
— Что, Редда, как он там?
Вздохнула, опять облизала.
Нашла себе игрушку. Ничего не скажешь — хорош приемыш. Крылья, зубья, да еще и по башке треснутый. Ох, хозяюшка, хозяюшка…
А продолжение не заставило себя долго ждать. В «бойницу» я углядел четверых конных, что ехали неторопливой рысцой к моему дому. Лыжню потоптали напрочь, оглоеды.
Альханы. Те самые, что к Эрбу наезжают, по Горячей Тропе, и живут у него в кабаке. Контрабандисты, рисковые ребята. Сам-то Эрб, сказывают, пока не женился, того — баловался ентим делом. Вот таперича и привечает. Собратьев, сталбыть. Между прочим, арварановку ему — они самые и возят. Да.
Спешились. Щеголи, штучки городские. Яркие платки на шеях, яркие широченные пояса — все, того — шелковое. Штанцы с бубенчиками позвякивают. Шевелюры буйные, лохматые, глазищи темные блестят — енто на предмет чего спереть.
А хороши ведь парни — один к одному, ладные, справные — чего бы Дане не втюриться, э? Оно, конечно, редко альхан на чужачке женится, а Сыча-простофилю окрутить легче легкого, да и охотник в хозяйстве сгодится, опять же… Тьфу! Да что она мне в башку-то лезет! Не она красавцев ентих сюда наладила. Девочки-скромницы, мышки монастырские.
Трое, которые помоложе, остановились шагах в пяти, держа лошадок. Четвертый — он за главного у них — постучал.
— Че надыть? — высунул Сыч-охотник кудлатую башку.
— Удачи тебе, голубчик, под рукой Единого, — сказал альхан, показав белые зубы.
Трое тоже улыбнулись, как по команде, но их улыбкам малость не доставало искреннейшего добродушия, которым так и лучился старший.
— И тебе того же, паря. Коли не шутишь, — Сыч-охотник выполз на крыльцо, прикрыв за собой дверь, — Надыть-то чего?
— Все того же, голубчик, все того же, — красив он был, альхан, красив и уверен в себе. — Сегодня день такой — ты у нас самый богатый купец по ту и эту сторону Кадакара. Твой товар — мои деньги. Назначай цену.
Я вздохнул.
— Шел бы ты, паря. В кабак там. Али еще куды. Язык уж намозолил, повторять-то.
Альханская ухмылка стала еще шире.
— Твоя правда, язык иногда сказанет — потом жалеешь. Не пожалей, голубчик. Язык — он тебе еще пригодится.
— Че эт' ты язык мой бережешь? — фыркнул Сыч-охотник, не понимая.
— Язык вместе с головой, — объяснил альхан доверительно, — Ты бы, голубчик, сам их поберег. Из меня бережливец
— Тю! — дошло до тупого тила, — Никак, угрожать вздумал?
Альханы все лыбились — молодые, жилистые, ладные. Любо-дорого посмотреть.
— А чего ж, я не прочь, — Сыч-охотник ухмыльнулся, — Подходитя, робяты.
За дверью заскреблись, ухнули негромко и требовательно. Я открыл.
— Только извиняйте, я тожить, того — не один.
Редда и Ун вышли. Малыш фыркнул и дернул плечом, а хозяюшка лениво обозрела всех четверых и зевнула.
— Значит, это и есть твоя цена, охотник? — контрабандист поглядел с жалостью.
Ох, приятель, приятель…
— Я не торгуюсь, альхан.
Один из парней, чья улыбочка выглядела оскалом из-за странного прищура в один глаз, процедил презрительно:
— Кончай разговоры, Норв. Не видишь — клиент желает помахаться, — и потянул из-за пояса кнут.
Остальные сделали то же — слаженно, как улыбались. Молодцы ребятки.
— Авось подружки ваши, марантины, вас починят, — вздохнул я, а тот, кого назвали Норвом, повел плечами, отбрасывая за спину полы щегольского подбитого мехом широкого плаща:
— С Богом, охотник.
Когда-то, тысячу лет назад, Великолепный Алуш с Арито и Кайром на подхвате гоняли меня в три лиаратские боевые плети.
Знаете, небось — длинная плеть со стальным шариком, либо «ежиком» на конце… Тогда я сломал Арито руку, и Алуш долго и нудно отчитывал меня за неумение сдерживаться на тренировке…
Лиаратские плети — это вам не альханские кнуты, пусть даже и самые лучшие, а Великолепный Алуш…
К тому же, я действительно был не один.
— Горло не трогать, — велел собакам и прихватил свой посох, воткнутый в снег у крыльца — дескать, дома хозяин.
Они пошли все разом, плавно отводя кнуты в замах. Хороши ребятки, ох, хороши. Полжизни. Мне бы их задатки.
— Хог, звери.
Ун прыгнул к крайнему слева, ушел из-под кнута и рванул чуть выше колена.
Редда метнулась к старшему, Норву, и заплясала, уворачиваясь от хлестких ударов, яростно взрывавших снег.
Я качнул дубиной, поднырнул, двинул одному альхану по ребрам.
Другой меня все же задел.
Развернулся к нему, вскинул руку — дескать, больно — кнут с готовностью обвил запястье.
Рывок — парень полетел в сугроб.
Ун уже сидел у своего партнера на груди и ласково порыкивал.
Редда играла с Норвом. Давненько не было у хозяюшки подходящего развлечения — истосковалась.
Я отбросил дубину и на пробу щелкнул кнутом. Годится.
— Ну, че, паря? Сыгранем?
Он целил по ногам. Я поймал его кнут — петля сверху — и сделался обладателем двух «махалок».
Щуренный, первым доставший кнут и первым же его лишившийся, выбрался из сугроба. Обиженный на Сыча-охотника. Ох, и обиженный…