Что-то остается
Шрифт:
Шелестнул, раскрываясь, складной альханский нож — лезвие словило солнечный лучик. Ай, парень! Не парень — загляденье!
Пошел на меня, сощурив оба глаза, вздернув верхнюю губу. Заводной парнишечка…
Норв, отбиваясь от счастливой Редды, ругался на лиранате и по-альхански. Прижатый Уном молчал. Четвертый тоже достал нож, но пока не встревал, предоставив разбираться со мною нетерпеливому своему приятелю.
Я взял нетерпеливого кнутами за ноги и за плечи, цапнул ножик.
— Не балуй, паря. Не балуй.
Рука его разжалась
Четвертый растерялся — упустил драгоценное мгновение, а теперь любые попытки были бы только во вред, потому что я приставил трофей к горлу бывшего владельца.
— Хорош, робяты. Побаловались — и будя. Ар, зверье. Ар.
Собаки с сожалением отошли и сели у ног.
Альханы больше не улыбались.
Тот, кого я держал, дернулся — еле успел чуть отодвинуть лезвие. Посильнее сдавил ему локоть.
— Не трепыхайсь, чудило.
Поглядел на остальных.
Всегда любил альханов. Спокойное, сдержанное достоинство. Ай, молодцы!
— Лошадки ваши застоялись, робяты, — сказал я. — Э?
Норв вскинул голову.
— Ладно, охотник. Твоя взяла. Мы не в обиде.
Штаны его имели вид весьма жалкий, и левую руку он прятал под плащ (из-под плаща на истоптанный, перепаханный кнутами снег капало), но тому, кого повалил Ун, досталось серьезнее. Он ведь еще щенок, Ун. Увлекается. А тренировщик из меня аховый…
Альханы медленно, с достоинством, отступили к лошадям. Я выпустил своего красавца.
Кстати, действительно чертовски красивый парень, просто левое веко рассечено. Кнутом, небось.
— Я вернусь, охотник! — глазищи черные, злые.
— Да завсегда пожалуйста. А ты, паря, — это Норву, — так и передай: Сыч свое слово сказал.
— Я передам, — Норв уже сидел в седле.
Взбросил руку — четыре всадника развернулись и угрохотали в сторону Косого Узла.
Ишь, прям дорогу к берлоге моей проложили. Лыжню испоганили — дальше некуда. Сперва те, потом с тележкой, а теперь еще и енти…
Ножик себе оставлю. Вот.
Нагнулся, подобрал оторванный бубенчик. Подбросил на ладони.
Трофей. Хоть на стену вешай, кабаньей башки заместо. Видел бы меня Эгвер…
Заставил бы раздеться да вымыться жесткой скребницей, какая для лошадей, а то вдруг с альханов на меня чего перебежало… Изворчался бы весь…
Спина, там, куда попало кнутом, побаливала. Обленился ты, дружище. Теряешь форму. Алуш взгрел бы тебя как следует…
Присел на крылечко, вытащил кисет, трубочку.
Ун и Редда устроились рядом.
— Спасибо, звери. Спасибо, хорошие.
Ун разулыбался, а Редда удивленно шевельнула бровями.
«За что спасибо? Мы же никого не убили. Так, игрушки…»
А ведь никакой драки бы не было, подумалось вдруг, покажи я Норву этому свой бок. Человек он опытный, Норв в смысле, что к чему знает… Еще бы и извинился, что побеспокоил. Тройной бы дорогой Косой Узел объезжать стал…
Да только что-то холодно сегодня.
А так — увалень тильский, охотник дремучий, накостылял, сталбыть, ловким альханам. Сколько, говорите, было-то их? Четверо? И с кнутами?
Да их резать будут — они слова не скажут. Особливо — тот, красавчик одноглазый… Ладно. Это все хихоньки.
Я поднялся. Надо глянуть, как там парень. С утра вроде туда-сюда был…
Собаки вошли за мной, Редда тут же полезла на койку.
— Погоди, хозяюшка. Дай-ка я на него посмотрю.
Да-а… Не надо быть лекарем, чтоб понять. Худо дело. Лицо землистое, губы обметало, под глазами черно. Руки ледяные…
А умняга Сыч марантин погнал взашей. Даже глянуть им не дал парня. Может, чего сказали бы… Мать Этарде делать больше нечего, только капризам свихнувшегося охотника потакать. А в Бессмараг идти — сестрицы марантины, я тут вас давеча гонял, так не полечите ли тварочку мою, а я уж вам, того — из заначки, сталбыть, отсыплю…
Боги, ну почему ты так похож на Лерга, стангрев из Кадакара?..
Ты вот че, паря. Того. Хорош скулить-то. В Лисьем Хвосте знахарь есть. Пенек замшелый. К нему и двигай. Всего восемь миль.
— Редда, девочка. Я — за лекарем. Пригляди тут, хозяюшка.
— Р-рах?
— Скоро, скоро. Ун, не балуй. Кто полезет, горло не рви.
— Аум.
— Ну и славно.
Взял лыжи, что сушились у печки, натер по-быстрому. С койки донесся Реддин вздох.
— Все будет хорошо, девочка.
Сам я в это верил, конечно… Но слабо.
Слишком парнишка похож на Лергана. И с чего ты взял, друг Ирги, что боги дают тебе возможность искупить твою вину? Кто тебе это сказал? Может, они как раз и хотят, чтобы парень, похожий на твоего побратима, умер. Умер потому, что очередная бредятина пришла тебе в голову.
Как будто Лерг умрет второй раз…
(Лицо его белое, расширенные от боли зрачки, голос, еле слышный, прерывающийся: «При чем тут ты. Я сам виноват. Сам…»
И — беспомощность, беспомощность проклятая — «шипастый дракончик», что ты тут поделаешь… И обломанное древко торчит над ключицей — «стану красоваться шрамом» — не будет шрама, Лерг, не будет… И чернота вокруг древка — расползлась, распухла, и кровь свернулась, не течет больше…
«Больно… Ирги. Ирги, помоги мне… Ирги, пожалуйста…»
Помотал головой, но видение не отпускало.
«Ирги…»)
Черт побери, да прекрати сейчас же! Нашел чем заниматься. Ты еще в петлю полезь — Эгвер далеко, помешать некому. И взгреть тебя потом некому. Давай, вспоминай да угрызайся, как раз заплутаешь, по сумеркам-то. Дело недолгое. Вот только, если ты останешься здесь, в мягоньком снежочке, некому будет к парню лекаря позвать.
В конце концов, это просто сотрясение мозга и переломы. Любой знахарь должен уметь. Старый сморчок его вытащит.