Чучельник
Шрифт:
Головные боли – единственное, что осталось от моих недугов. Боль сопровождает меня всю жизнь, но я привык. Если я не могу уснуть, мучаясь от боли, я погружаюсь в глубину себя, туда, куда не может дотянуться никто. Туда, где нет ничего, кроме моих демонов. Я растворяюсь там, позволяя им терзать мой разум. Разум, но не плоть. Там, на дне, боли нет. И я всегда возвращаюсь оттуда обновленным. И полным идей.
Памятуя о том, каким хилым и болезненным я был в детстве, я никогда не даю себе поблажек. Я преодолел себя, искоренил свои болезни исключительно с помощью физических упражнений и жесткой самодисциплины.
К тому моменту я уже решил часть проблем, которые могли бы выдать меня с головой. Я почти перестал заикаться и мочиться в постель. Я стал контролировать свои сны. Я по-прежнему видел
Сперва я решил, что следует что-то сделать, чтобы прекратились издевательства сверстников. Я не мог никак ответить своим обидчикам, так как был намного слабее физически. С этим нужно было что-то делать. Несмотря на патологию сосудов, которые подарили мне хромоту и раскоординацию движений, а также проблемы с позвоночником, проявившиеся в подростковом возрасте (за одно лето я вырос на двадцать сантиметров, и мышцы не успели за ростом костей, отчего меня перекосило как столетнюю старуху) я упорно тренировался на турниках во дворе каждый вечер, вернее, каждую ночь. Стесняясь своего длинного неразвитого тела, я шел заниматься на брусьях глубокой ночью, когда даже самая распоследняя бродячая собака видела десятый сон. Потом был тренажерный зал, секция рукопашного боя, секция карате. Нелегальный спортивный зал, где ребята тренируются с ножами и цепями. Я сделал себя сам, практически с нуля. Я, слабый и безответный изгой, смог победить не только своих недоброжелателей, я смог победить себя, свои недуги, свои страхи.
Через какое-то короткое время, в техникуме, я ощутил возрастающее внимание противоположного пола. Внезапная популярность дорого мне стоила. Окрыленный своими успехами, я решил сломать последний свой страх, который поселил в моей душе проклятый полоумный дед. Я выбрал девушку потише и постеснительнее и стал за ней ухаживать.
Я уже не был ребенком, я понимал, каких представительниц женского пола следует избегать, чтобы не заразиться. Она на вид была из категории чистых, меньше всего она была похожа на ушлую девку, у которой одновременно водится несколько парней. Застенчивая, лицо без следа косметики, робкая улыбка. Я думал, она совершенно точно безопасна.
И что вышло? А вышло то, что сумасшедший старик был прав: я подцепил сразу две неприятные болячки. Я вынужден был пережить унизительный прием у врача, сдавать анализы на разные заболевания, посещать вендиспансер, принимать лекарства. Если бы я мог, я бы отрезал свой половой орган, чтобы никогда больше не видеть зудящие крошечные мокрые красные волдыри, от которых потом остались не менее мерзкие шелушащиеся пятна.
Думаете, это все? Что бы сделал здравомыслящий человек, понимая, что наградил партнера букетом венерических болезней? Порядочный – предупредил бы о грядущей неприятности; непорядочный, но здравомыслящий – просто сделал бы вид, что не знал о заболевании, испугался бы, поплакал, раскаялся. Как бы не так. Эта лицемерная потаскуха (как вы понимаете, я не был ее первым любовником) облила меня грязью, едва только я попытался мирно выяснить с ней отношения, влепила пощечину, и еще долго полоскала мое имя среди девушек нашего потока. Все они стали обходить меня стороной. Еще накануне наперебой строили мне свои лживые глазки, а сегодня уже поспешно опускают их в пол и шепчутся, шепчутся, стоит мне появиться неподалеку. Меня это взбесило, но только потому, что обо мне поползли гадкие, несправедливые слухи. Но я совершенно не расстроился, лишившись расположения этих тварей. Я никогда больше не притрагивался к женщинам. Они грязные, порченые, заразные, я крепко это запомнил. Отвалится член и наступит слабоумие. Да, дед был прав.
А через месяц эта помойная шлюха обратилась ко мне, как ни в чем не бывало, с требованием дать денег на чистку, не то я в обозримом будущем я стану счастливым отцом. Причем, я отчетливо помню, что у меня даже не наступило в тот раз эякуляции.
Знаете, я ведь анализировал после свои поступки. С чего все началось? С нее и началось.
Нет, я не тронул ее. Если бы тогда я поступил с ней так, как она того заслужила, то по глупости и неопытности тут же попался, вероятнее всего. Я дал ей денег, хоть мне в те годы и было сложно их достать,
Но именно ее, ту самую, я представлял себе в первые несколько раз, убивая женщин. Потом у меня появились другие мотивы, но забегать вперед я сейчас не буду.
Итак, едва достигнув возраста призыва, я ушел в армию. Я был одним из немногих, кто был рад этому. Да что там – я был счастлив, ибо на гражданке я не мог найти себе применения, не мог найти никакого места в жизни. У меня не было никого и ничего, ни хобби, ни работы, ни друзей, ни семьи. Своей единственной родственнице я, конечно, был глубоко благодарен, но я никогда ее не любил. Тут следует справедливости ради пояснить, что и она сама, и ее дети тоже никогда не пылали ко мне родственными чувствами. Просто это были добрые, сострадательные, порядочные люди, которым совесть не велела оставить меня в приюте.
Я отслужил срочником и продлил службу по контракту. Я боготворил армию, армейский порядок, дисциплину, тренировки, размеренность и предсказуемость своей жизни. Меня не смущали ни скудное довольствие, ни постоянный недосып, ни изнурительные физические нагрузки, ни бессмысленные приказы, ни холод в казарме, ни процветающее воровство и разруха в воинской части. Я расписал свою жизнь на много лет вперед, и в мои планы не входило возвращение на гражданку. Это была моя стихия, мое все. Мой самый веский и главный повод гордиться собой. Вы думаете, чтобы служить, нужно пройти психологические тесты и полное медицинское обследование? В некотором роде так и есть. Но к тому моменту я изрядно окреп, а собеседование с психологом, который подсунул мне вопросник из учебника, я прошел на высший балл.
Сейчас память все чаще подводит меня, но я отчетливо помню свою первую командировку в горячую точку. Я испугался тогда – прямо скажем, испугался – до дрожи, когда увидел прямо возле одного из домов убитого солдата. Его голова была откинута, в глазнице торчала палка, он гнил на солнце и уже наполовину разложился, под ним скопилась лужа, а неподалеку играли местные ребятишки и не обращали на труп никакого внимания, словно это гора ветоши. Из пятой командировки я вернулся, глядя на жизнь глазами человека, умеющего убивать.
А потом всему пришел конец. Моя жизнь внезапно оказалась разбитой в щепки. Мне было двадцать три, когда в ходе военных действия на Северном Кавказе я получил тяжелейшее осколочное ранение в голову и был демобилизован по состоянию здоровья.
Вторая чеченская война поставила крест на моей жизни, на моем любимом деле. Меня вышвырнули на гражданку, и все, что я получил – это мизерную пенсию за свою контузию.
Полуослепший, с гнойным свищом от плохо вычищенных осколков, с открывшейся эпилепсией и страшными головными болями, я жил на нищенскую подачку от государства, которому отдал свою молодость и свое здоровье. Я вернулся в аварийную сталинскую двухэтажку и месяцами лежал, не вставая, на том самом топчане, где, валясь в своей моче, испустил дух мой дед. (Дом должны были снести, но он стоит, кстати, по сей день. Хотя, теперь уж точно не снесут, будут экскурсии туда водить, наверное.)
У меня были навязчивые мысли покончить с собой. Я вообще не мог назвать ни одной причины, из-за которой следовало бы задержаться на этом свете. Я инвалид. Я нищий. У меня нет никого, кто бы сожалел в случае моей смерти. И на похороны некому даже было бы прийти, разве что тетка и ее многочисленные дети, может быть, не дали бы закопать меня за госсчет. Чтобы вам было понятнее, до какой степени я был одинок: я даже никогда не пользовался телефоном и не имел его вовсе. Мне некому и незачем было звонить. Выплат, положенных мне, хватало только на лекарства и оплату халупы, в которой я гнил заживо в заплесневевших простынях. Периодически сердобольная соседка, которая помнила меня ребенком, приносила мне в обернутых кухонным полотенцем кастрюлях и судочках каши или морковные котлеты, которые я жрал как голодный пес, руками, не прибегая к помощи столовых приборов. Она, кстати, давно уже умерла, но запах этой еды я помню до сих пор. Я рад, что она не узнала, каким я стал впоследствии, кого она кормила собственноручно приготовленной пищей.