Чучельник
Шрифт:
Но, как вы уже догадались, я тогда так и не решился на суицид. Я справился и с этим. Едва я смог встать с постели, я обратился за помощью к своему бывшему тренеру, который владел теперь собственным спортивным залом. Он всегда по-доброму относился ко мне, и согласился дать мне работу. Я начал тренировать других.
А что еще мне было делать? Не помню, говорил или нет, в какое учебное заведение определила меня после девятого класса моя родственница, упокой господи ее душу, хотя я точно не знаю, кстати, умерла она уже или пока что жива. Так вот, я пошел учиться в профтехучилище, где готовили швей-мотористок, как вам? Рассудила она просто: даже в педучилище нужны хоть какие-то знания, а туда, куда в итоге пошел я, гребли всех не особо
Благодарю покорно, но нет.
Я предпочел настоящую мужскую работу. Выглядел при этом, надо полагать, как посмешище, со своей обритой головой, на которой после контузии не росли волосы, в специальных очках, с заметными нарушениями координации и несвязной речью. Многим посетителям я совершенно очевидно не нравился, я знаю, но мой товарищ меня не выгонял. Только из жалости, конечно же, но и за то спасибо. Со временем ко мне все привыкли и даже стали со мной неподдельно дружелюбными. Я старался, старался как мог хорошо выполнять свою работу и быть полезным, оправдать доверие.
И каждый день, точнее, вечер и ночь, когда за последним припозднившимся посетителем закрывалась дверь, я снова занимался до седьмого пота, до судорог, до пятен перед глазами, до рвоты, до обмороков. Это был проверенный способ собрать себя из осколков. Голоса в голове подстегивали меня. Вот единственный довод, который поднял меня на ноги.
Станешь спинальником и сдохнешь на том же самом диване, что и твой дед.
На следующий день я не чувствовал своего тела, но шел снова на работу, чтобы вечером опять тренироваться. Мне нужно было только это. Тренировки и деньги, чтобы жить, чтобы снова обрести зрение, чтобы переродиться из пепла и построить новую жизнь.
Я не вернулся бы в армию, это исключено. Отработанный материал, двадцатисемилетний инвалид Антон Калугин, забытый всеми. Я учился жить на гражданке, в мире, где ничего не понимал. Меня все пугало. Да, обычная жизнь пугала меня больше, чем война.
Зрение удалось восстановить не полностью, но результат все равно порадовал. Меня оперировал хороший хирург-офтальмолог, которого нашел для меня мой единственный товарищ. Врач не давал мне ложных надежд, но сделал все, что смог. Теперь очки требуются мне только для чтения и чтобы водить машину.
Я был почти счастлив.
Нужно было как-то жить дальше, иначе зачем все эти усилия? Я упорно копил деньги, продолжая работать тренером (это было единственное, что я умел). Спустя еще несколько лет я стал совладельцем тренажерного зала, в котором работал. Я ведь почти не тратил заработанное. Куда и зачем? У меня не было расточительных привычек. Алкоголь не употреблял вовсе, памятуя о том, какими были последние часы жизни моего деда. Единожды попробовал, когда стало совсем невмоготу. Не понравилось: голова разболелась так, что мне хотелось вырвать себе глаза, да еще весь следующий день лежал пластом, поставив рядом с диваном таз на случай неконтролируемой рвоты. Больше пить не стал. Самый большой расход составляли коммунальные платежи, на которые мне, инвалиду, положены льготы. Из одежды в тот период у меня был только спортивный костюм, который я стирал онемевшими руками в холодной воде (горячая у нас была редкостью) каждый раз, возвращаясь с работы, а утром натягивал его непросохшим и шел снова в тренажерный зал. Я даже на еду толком не тратился, варил и ел самые дешевые крупы с рынка, такие люди покупают для своих собак, да и то если собака не породистая, а так – дворняга.
Вскоре мой старый приятель решил с семьей переехать на постоянное место жительства в одну из бывших союзных республик. Я достал из заначки все свои накопления и выкупил у него оборудование для зала, того самого, в котором работал, перехватил аренду и сам стал владельцем клуба. Потом, спустя год, открыл еще один.
Так я перестал быть нищим.
И, конечно, я по-прежнему без устали трудился над собой. Никто бы уже не назвал меня калекой. Я почему-то хорошо запомнил, как задремал в общественном транспорте, и проснулся от тычка клюкой и брюзжания: "А ну, уступи старой место! Рассядутся! Да на тебе ж пахать можно!". И то верно, уже около полугода у меня не было припадков эпилепсии, она не давала о себе знать уже достаточно продолжительное время, и остались только выматывающие головные боли, судороги, совсем редко – обмороки, но я не обращал на это внимания. После каждого приступа головной боли я проводил в два раза больше времени на тренировке, занимался так усердно, что крошилась зубная эмаль, когда я сжимал челюсть от напряжения, подгоняемый перспективой возможного паралича. Кстати, мне его никто из докторов не пророчил, но я все равно боялся. Больше всего на свете боялся сдохнуть в одиночестве, в собственных экскрементах.
Ну и, конечно, я боялся снова стать когда-либо предметом насмешек. Если бы можно было купить лекарство, стирающее память, я бы купил, не раздумывая.
Мое стремление измениться толкало меня на странные подчас поступки.
У меня в определенный момент сформировалась навязчивая идея купить себе другие документы. Причем, не сменить имя через паспортный стол, а именно приобрести новые, полный комплект. Просто сменив имя, я все равно остался бы собой. Я хотел стать совершенно другим, не хотел иметь никакого отношения к себе прежнему. В моей памяти Антон Калугин навсегда остался изгоем и слабаком, а после контуженным и выброшенным на помойку ветераном боевых действий. Собирая себя заново, я уже представлял себе, что я другой человек, осознавал себя иной личностью. Антон не вписывался в мою новую жизнь, он был лишним.
Сейчас можно купить любые документы, были бы деньги. Я купил и паспорт, и водительское удостоверение (в армии я отучился на права), и еще кое-что необходимое.
Я не вполне сам понял, зачем мне это, но не особенно и раздумывал, честно сказать. Я же не делал ничего противозаконного, кроме того, что в разных ситуациях был то одним человеком, то другим. В зависимости от того, мог ли человек, с которым я имею дело, опознать меня как Антона. Когда в моем окружении не осталось никого, кто мог лично знать Калугина, я стал постоянно представляться Кириллом, и всегда носил с собой документы на это имя и, конечно же, на другую фамилию. Но я не уничтожил свои подлинные документы. Я не мог поступить с этим человеком так, как поступило с ним государство – просто выбросить его. Нет, не мог. Я многим был ему обязан. Может быть, я даже испытывал что-то вроде симпатии. Хотя нет. Жалость, вероятнее всего.
Возраст я не решился менять слишком сильно, прибавил всего пять лет. Впрочем, я и выглядел значительно старше. Война, контузия и инвалидность никого еще не омолодили, знаете ли.
Сегодня меня зовут Кирилл Антонов, и мне тридцать восемь лет. Я, как и следовало ожидать, не обзавелся семьей или друзьями, у Антона и Кирилла в этом много общего. Ни у того, ни у другого никогда не было друзей, приятелей, близких – никого.
Через некоторое время, когда мое финансовое положение стало стабильным, я купил квартиру – на имя Кирилла, разумеется. Отличную, просторную квартиру, пахнущую свежей отделкой. Две комнаты в башне из светлого кирпича, в престижном районе, с паркингом на пятьдесят машиномест и современной детской площадкой.