Чудес не бывает
Шрифт:
Я быстро провел вдоль его тела левой рукой. Он компактно разместился между моими указательным и большим пальцами.
Описываемая Фреем боль на миг ослепила меня изнутри, но я ждал этого и только сжал руку в кулак. И зубы сжал.
Потом я буду сожалеть о том, что не воспользовался его предложением. Буду говорить, что мне выпал шанс, а я его упустил, занятый вечными копаниями в себе, вечной неуверенностью в себе, вечными в себе.
Наверное, я просто испугался, представив себе "мир имени Юхаса", где каждый человек создан для меня и существует только
Когда я вышел, Оле и Линда сидели перед дверью, перед когда-то бронзовым львом.
Они гладили его, они шептали ему на уши нежные - наверняка!
– слова, трепали его гриву и вообще были счастливы. И забыли о том, что они на посту!
Я обиделся.
Обида, спровоцированная почти невыносимой болью в руке, разъела меня мгновенно, как ржа.
Дурацкая, детская и оттого всеохватная обида. На всех, на мир, на себя.
Не сказав ни слова предательницам и обманщицам, я быстрым шагом двинулся по улице.
Я шагал широко, во всю силу. Бежать не хотелось, но с силой расставление ног, упирание в камень и отталкивание от него отвлекали от обиды и боли.
На воздухе прояснилась немного голова, но рука!… Иногда приходилось постанывать про себя - выталкивание узкой струи стона забивало на секунду жжение между пальцев.
Хотя боль расползалась уже дальше, вот загудели остальные пальцы, вот онемела кисть…
Криков бегущих за мной девушек я уже не слышал, я только заставлял себя резко отталкиваться от мостовой, раз за разом, сжимая кулак и усиливая боль - лишь бы не вынуть руку из кармана, лишь бы не тряхнуть кистью!… Меня преследовал запах жасмина.
Куда его надо доставить?
Словно издалека увидел мельтешение стражи и девчат, останавливающих их, бросившихся мне наперерез - их напугало выражение моего лица?
Ведь это было вчера, всего лишь вчера, всего лишь вчера я сидел у деда в кабинете и слушал задание, а как будто месяц прошел - и не помню ничего из того разговора, только треск пламени стучит в ушах, как дробь. В детстве я стоял на параде среди барабанщиков и помню, как тяжело было не сбиться, отбивая дробь, однообразные резкие быстрые движения - раз-раз-раз-раз-раз-раз… И под наш перестук взвивается флаг, тканое тело бьется на ветру, все выше, выше, поднимаю голову, следя за ним взглядом, задирая глаза к его тугому стуку - слышно сквозь сухую дробь барабанов. Взмах - и тишина. Только туго наполненный ветром флаг, как парус, гудит над тобой, и солнце в глаза.
Резиденция Совета, мелькнуло в памяти. Где это, Мирэне?
И - по измерениям, в завихрениях, в приближающемся урагане - так быстро. Но медленнее - нельзя, сгорит рука, уйдет арестант, упаду и заплачу. Нет! Только не плакать! Скоро зубы сотру, сжимая.
Кажется, это оно. Смутный образ башен в голове переместился наружу - передо мной в вечернем тумане (туман - осенью?).
Я зашагал еще быстрее, на грани бега, стараясь, чтобы далекие башни не исчезли: холодный резкий ветер заставлял глаза слезиться.
Меняя
Потом закружилась голова. Я понял: что-то происходит.
Бесконечная серая равнина и зеленое небо, сквозь которые я продирался, добавляя к башням из воспоминаний дорогу под ноги, сухие осыпавшиеся кусты, с горизонта лес, придвигая его все ближе к себе, бледнели и стирались.
Боковым зрением я отмечал, как за спиной, догоняя меня, вспучивались холмы, вырастая в горы, небо синело и затягивалось тучами, сзади начиналась буря. Как такое могло быть?
Я, преодолевая тошноту и кружение перед глазами, попытался восстановить путь. Я всматривался вперед и все четче представлял себе резиденцию Лиги. Огромный средневековый замок, его башни, вот, я различаю, на горизонте плещется сине-красный флаг, отчетливо видный на фоне зеленоватого в разводах неба…
Но я никак не мог уйти полностью в нужное мне измерение! Я тащил за собой хвост другого и не мог от него отвязаться!
Мелькнула нелепая догадка: это колдует Сирий из моей руки!
Невозможно! Менял отражения, сидя там! И я даже не способен защититься, сообразил я, ведь сейчас он - часть меня, ставить защиту от себя самого я не умею!
Выпускать нельзя - я был уверен, что в открытом бою мне с ним не справиться.
Рука болела невыносимо. Пришлось продолжить шагать - как робот - под оглушительный треск разрываемой ткани реальности, отсчитывая про себя шаги, чтобы не сбиться с ритма и не упасть.
Клочьями расползалась действительность, как ветошь, я же мысленно пытался удержать перед глазами хотя бы два лоскута - дорогу под ногами и далекие башни, расплывающиеся в напряженных до слез глазах.
Шаг, еще один, еще один, еще один…
Кажется, помогли подружки: я ощущал спиной их напряженные взгляды. Мир приобретал под нашими совместными усилиями упругость и внятность.
Что позволило мне, собрав воедино волю (и таки задумавшись мельком, что осталось бы, если бы реальность расползлась?), единым рывком выйти в нужное место материи.
Ворота за мостом над широким рвом, доски блестящие (чистят?), стражи нет. Я смотрю перед собой. Ручка - для великанов, кольцо - качель для детей.
С усилием тяну и толкаю. В какую-то сторону поддается тяжелая створка. Влезаю внутрь.
Широкий вестибюль. Свет - как днем, люстры сияют, лестница мраморная уходит наверх, ковром отягощенная.
Щурю глаза: придя из полумрака улицы, вижу все смутно.
Вот бежит молоденькая ведьма-секретарша, что-то верещит.
Уже ничего не слышу, еле стою.
–Девушка, куда арестованного, - шепчу.
Не понимает.
–Что вам, молодой человек?
– вырастает верзила, плечи как башни нависают. А ведь я высок.
–Где Высший Совет?
Чувствую, что чушь, но на большее не способен, вот-вот упаду. Да пропустите же!